40 лет среди грабителей и убийц
Шрифт:
— Не раз во время дружеской беседы в кружке близких лиц приходилось мне рассказывать кое-что из приключений, пережитых мной во время розысков. И часто, даже очень часто после рассказа о какой-либо поимке отчаянного преступника или же рискованного предприятия с переодеванием мне задавали один и тот же вопрос:
— Неужели вам не было страшно?
— То есть как это — страшно? — приходилось мне отвечать. — Право, не думалось ни о каком страхе. Я просто делал свое дело, вот и все…
— Но ведь вас могли убить, ранить, сделать на всю жизнь калекой, замечали мне.
И опять приходилось
Впрочем, нечто вроде тяжелого, мучительного страха мне пришлось переживать. Это было в тех случаях, когда мне приходилось попадать в несколько необычную, так сказать, «неслужебную» обстановку.
Об одном из таких памятных случаев я и хочу рассказать.
Он произошел со мной на самых первых порах моей сыскной деятельности.
В 1858 году в Петербурге еще не существовало сыскного отделения, и делом розыска ведала наружная полиция в лице квартальных надзирателей и их помощников. В мой район, район квартального надзирателя Спасской части, входили Толкучий рынок и ближайшие к нему улицы, а также переулки, заселенные преимущественно людьми, составлявшими «дно» общества.
Дел было много. Убийства, грабежи и кражи следовали одно за другим, требуя от полицейских чинов очень напряженной работы. Несколько легче было только летом. С наступлением теплой поры многие преступные элементы, как тараканы, расползались в разные стороны, кто куда, преимущественно же в окрестности столицы, где, хотя и пошаливали, но на кровавые преступления решались довольно редко.
Пользуясь этим, я частенько навещал мою семью, проводившую лето на даче в Третьем Парголове. Наслаждаться прелестями дачной жизни приходилось, однако, недолго. Приедешь, бывало, на дачу часам к пяти, пообедаешь с семьей, погуляешь, а уже к десяти часам вечера спешишь обратно в город, чтобы успеть рассмотреть вечернюю почту и подготовиться к утреннему докладу у обер-полицеймейстера.
Пятнадцатого августа, как теперь помню, в день рождения моей годовалой дочурки Евгении к обеду забрели кое-кто из дачных соседей, и у нас вышло что-то вроде домашнего торжества. От оживленной беседы перешли к картам.
Я и не заметил, как подкралась ночь. Часы пробили два.
— Неужели ты сегодня поедешь в город? Смотри, глухая ночь! Останься до утра! — увидев мои сборы к отъезду, стала уговаривать меня жена.
«И в самом деле, не остаться ли до завтра? — подумалось мне. — А срочные дела? А составление утреннего доклада? А явка по начальству? Когда это я все успею, если еще промедлю?»
Не прошло и четверти часа, как мой иноходец Серко, запряженный в легкий кабриолет, стоял у крыльца.
Небо было покрыто тучами, и ночь была довольно темная. Впрочем, шоссе было ровное, дорога знакомая, поэтому я не старался сдерживать своего ретивого коня, думая только об одном — скорее бы добраться до петербургской квартиры.
Убаюкиваемый ездой, я было вздремнул и, чтобы рассеять сон, закурил папиросу, для чего придержал лошадь. Серко пошел шагом.
Из-за туч выбилась луна, посветлело… Прелестная теплая августовская ночь навеяла на меня совершенно несвойственное полицейскому мечтательное настроение.
Вдруг моя лошадь остановилась, а затем круто шарахнулась в сторону. В тот же миг чья-то сильная рука схватила Серко под уздцы и осадила на месте… Я растерянно оглянулся вокруг и увидел, что по обеим сторонам моего кабриолета стоят две странные, фантастические фигуры…
Рожи их были совершенно черны, а под глазами и вокруг рта обрисовывались широкие красные дугообразные полосы. На головах красовались остроконечные колпачки с белыми кисточками. Черти, совершенные черти, как их изображают на дешевых картинках.
«Недостает только хвоста и рогов, — подумал я, — Однако ясное дело — жулики!»
Вижу, что дело принимает для меня дурной оборот.
У одного из злоумышленников, вскочившего на подножку кабриолета, оказался в руках топор. Подняв его вровень с моей шеей, он трубно прорычал грубым, хриплым голосом:
— Нечестивый! Гряди за мной в ад!
Я не потерял присутствия духа.
— Полно дурака-то валять! Говори скорее, что тебе от меня надо? Мне нужно торопиться в город, — проговорил я, глядя в упор на черта и в то же время обдумывая, как бы благополучно отделаться от этих мазаных бродяг.
— Митрич, кончай комедь ломать! Вишь, прохвост не боится нечистой силы!
В ответ на замечание своего товарища, стоявшего с правой стороны кабриолета, Митрич вполне уже естественным голосом произнес:
— Давай деньги! А не то…
Жест топором докончил фразу, вполне для меня понятную.
«Заслониться левой рукой, а правой ударить злодея по голове так, чтобы он слетел с подножки, а потом, воспользовавшись переполохом, тронуть вожжами лошадь…» — пронеслось было у меня в голове.
Но брошенный вокруг взгляд сразу охладил мой порыв. Второй бродяга стоял с правой стороны кабриолета, плотно прижавшись к подножке, с толстой суковатой палкой в руках, одного удара которой было бы вполне достаточно, чтобы размозжить самый крепкий череп. В то же время положение кабриолета и лошади близь самой канавы, кучи щебня у переднего колеса заставляли отказаться от мысли благополучно выбраться на дорогу, не опрокинувшись вместе с экипажем, даже если бы мне и посчастливилось отделаться от двух мерзавцев, взявших меня в осаду. Но, помимо этих двух, предстояло иметь дело еще с двумя, которые держали лошадь. Несомненно, что при первой моей попытке к сопротивлению они не замедлят броситься на помощь товарищам.
Вижу — дело дрянь! Один против четверых, борьба неравная… Живым не уйдешь! На душе стало скверно. Меня охватило чувство глубокой досады на то, что, пускаясь в глухое ночное время в путь, я, по беспечности, надевая штатское платье, не взял с собой никакого оружия, даже перочинного ножа.
— Ну, прочитал, купец, отходную? — насмешливо проговорил разбойник, не опуская топора.
— Не греши даром, Митрич! — произнес нерешительным тоном один из двух, державших лошадь.
— Жалость что ли взяла? — зло ответил разбойник, не отводя, однако, топора. — Не проклажайся! Доставай скорее деньги! — вдруг свирепо закричал он.