40000 лет назад
Шрифт:
Что было в свитке.
Сквозь дрему Федор слышал голоса. Они звучали глухо, словно эхом из пустой бочки, отдаваясь тупой болью в висках. Кто и что говорил, он не понимал мозг отказывался воспринимать информацию, хотя он и старательно прислушивался. Но самое страшное, в его нынешнем положении, было то, что собственное тело не слушалось. Голова лежала на чем-то твердом, туловище сидело, тоже непонятно-где, упираясь во что-то грудью, что надавало упасть, с безвольно свисающими руками. Глаза не хотели открываться, а губы шевелится.
Он все чувствовал. Как его тормошили
Первое, что увидел он, когда вновь открыл глаза, бал дощатый, темный потолок, подсвеченный тусклыми отблесками огня, и тишина. Он осторожно повернул голову, и увидел стол с зажжённой свечой, и дремлющего человека, сидящего на лавке, склонившего, вроде рыжую голову (в свете мерцающего огня было не разобрать), на согнутый локоть. Освещался только стол и небольшое пространство вокруг, остальное все тонуло во мраке, и потому было не непонятно, где он находится.
Во рту стояла сухая горечь, и живот сводило болью от голода. Федор попробовал аккуратно пошевелить пальцами. Они послушно согнулись. Ноги? Вроде то же все хорошо. Послышался шум шагов и скрипнула дверь. Спящий за столом человек встрепенулся и протерев глаза вскочил на ноги. Юноша сделал вид, что все еще без сознания, и закрыл глаза.
– Как он? – Прозвучал глухой бас.
– Еще не очнулся. – Голос явно принадлежал молодому парню. – Дядька Елей, чего я тут сижу, очнется сам дорогу на улицу найдет. Чай не в порубе сидит. Дверь, вон она, не запертая.
– Цыц, раскудахтался тут мне. Тебе воевода что сказал? Вот то-то. Слушаться должен начальство. На то ты и новик. Служивый человек. Понимать надо.
А за парнем этим какая-то тайна стоит. Чувствую я такое. Не с проста так Митроха суетится. Да и друг этого парнишки весь бледный второй день. Не ест не пьет, все молитвы какие-то читает. Фоска тут к нему подход нашла. Ну ты ее знаешь. Как мышь, в любую щель, так и она в любую душу залезет, все выпытает.
Так вот говорит, что брат это его, и что парень этот, что лежит тут на лавке, очень важный человек. И чтоб, значит мы на его немощь телесную не смотрели, то болел он сильно, и память от того потерял. Ну это так, как у моего кума брат. Очень случай похож. Он после драки с соседом, когда ему поленом чуток голову не проломили, тоже долго жену с детьми вспомнить не мог, и похудел сильно, но потом ничего, отошел. Тьфу на тебя. Не помер он. Память вернулась.
У Федора, и это было совсем не кстати, страшно зачесался подбородок. Что было этому причиной непонятно. Толи мошка какая-то пристроилась, то ли еще что, неясно, да и не важно. Он всеми силами пытался противостоять естественному порыву, устранить эту неприятность, с помощью рук, но видимо непроизвольно поморщился, и этим привлек к себе внимание.
– О! Глянь! Никак шевелиться начинает. – Загрохотал над ухом бас, и в ноздри ударил запах чеснока. – Давай бегом к Митрохе. Сообщи новость.
Загрохотали быстрые удаляющиеся шаги. Скрываться больше не было смысла и Федогран открыл глаза. Над ним склонялась голова пожилого мужчины, с черной, с нитками проседи, бородой, крючковатым коротким носом, напоминающим клюв филина и хитрыми, прищуренными глазами, непонятного, в следствии полумрака, цвета.
– Очнулся, милок. Встать можешь? – хитрые глаза еще больше сощурились, превратившись в щелки. И пока наш герой поднимался, новый знакомый, не переставая причитал. – Навел ты тут паники. Давненько в нашем городе не случалось такого непотребства. Это-ж надо? Отравили. Кому же так дороженьку перешел? Невиданное досель дело. Разбираться тут и разбираться. Ну давай милок, вставай. Вставай. Хватит уже люд честной пугать.
Он помог сесть Федограну на лавку, на которой тот лежал, и опустился рядом, заинтересованно сверля взглядом, как рентгеном, просвечивая душу.
Сам он выглядел каким-то квадратным, казалось, что плечи шире, и так его небольшого роста. В блестящей кольчуге, очень мелкого плетения, опоясанный здоровенным мечем, в кожаных ножнах, с рукоятью в виде шипящей змеи, где эфесом служило скрученное в кольца, для прыжка, тело, гада.
– Дяденька, а попить есть что ни будь? – Осмелился спросить Федор.
– Вона как тебя с похмелья-то. – Он рассмеялся басовитым карканьем. – Как не быть, конечно, есть. Только потерпеть тебе надо, чуток. Знахарь осмотрит, добро даст, тогда и напьешься. Идти-то сам сможешь? – И вдруг став серьезным, сменив тон с шутливого на злобный, рявкнул так, что Федор вздрогнул. – Кто тебя опоил, помнишь? – И снова поменял настроение, на заботливо соучастливое. – Важно, милок это. Очень важно.
– Ннет. – Едва только и смог выдавить из себя наш герой.
Дальнейший допрос не состоялся, потому что, гремя сапогами в помещение, ворвался еще один воин, прямая противоположность сидящему рядом. Огромных размеров молодой мужчина, лет тридцати, с русой шевелюрой, постриженных под «горшок» волос, с подернутым легкими морщинами лбом, карими умными глазами, прямым носом и аккуратной бородкой, окружающей, вместе с постриженными усами, пухлые губы. Одетый в кожаную, серую безрукавку, подчеркивающую фактурность налитого мышцами тела, и в такого же цвета штаны-галифе, заправленные в черные сапоги. Оружия не было никакого.
– Как он? – Легкий, приятный баритон задал вопрос квадратному, но взгляд был направлен на Федограна, внимательно изучая растерянное лицо парня.
– Очухался вроде. Пить просит. – Скамья качнулась, жалобно скрипнув, освобождаясь от тяжелого тела, которое вытянулось по стойке смирно, рядом.
– Хорошо, веди его к Щербатому, пусть посмотрит, а потом ко мне. Все вместе приходите. И пусть волхв идет и не выкобенивается. Оборотню пока ни слова. Пусть думает, что его брат – названный в беспамятстве, пребывает. Важно это. – И развернувшись, быстро вышел в светящейся проем открытой двери.
– Ну пойдем, милок. Посмотрим тебя. Не волнуйся ты так. Знахарь у нас хороший. Сразу все видит. Всю правду скажет. Ничего от него не скроешь. – Елей, как догадался Федор, зовут его нового знакомого, смотрел так, словно предупреждал: «Колись, пока не поздно, всеравно все узнаю, и не обижайся потом»
Стояло солнечное утро. Еще не успевший прогреться, утренний ветер приятно гладил кожу. Стоявший напротив низенький седой дедок, со всклоченными волосами и такой же, торчащей в разные стороны бородой, что-то бубнил, невидимыми под растительностью ртом, и изображал театральные пассы иллюзиониста, перед лицом Федора, худыми скрюченными в артрозе руками, торчащими из под засаленного, темно-зеленого кейпа (накидка на плечи без рукавов), спускающегося до земли, и скрывающего ноги