54 по шкале магометра
Шрифт:
– А как же продолжение рода? Наше женское царство, – я зло смотрю на сестру. – Персефона была с Аидом три года. Вернули ее только после…
Она не дает мне договорить. Фыркает.
***
Я хорошо помню то утро. Хлопнула дверь. Цок-цок, цок-цок. «Я ключи забыла». Регина в белом платье, больше напоминающем хитон, красивая, загорелая, опаздывала на встречу.
Я хорошо помню, как ехала на опознание. Как рыдала на похоронах на груди у Толика, с которым успела расстаться накануне, наговорив ему кучу гадостей.
Помню, как сидела вечером после
– А как же я? – спрашивала я пустоту. – Кто я без вас?
***
Толик держит меня за руку. Мы на приёме у парапсихолога, которого нашла через знакомых Катька. Толик не оставляет надежду жениться на сумасшедшей мне. И это приятно.
– Вернуться легко, если есть цель, -изрекает баба-экстрасенс в конце моего рассказа о пришествии мертвой сестры.
Вскользь упомянутые Элевсинские мистерии, прочно связанные с историей моей семьи вот уже много поколений, её заинтересовали.
– А в чём суть мистерий? – спрашивает она.
Я задумываюсь.
– Считается, что они соединяют этот мир и загробный. Дают надежду. Живи сейчас осмысленно, потому что смерть не конец, а продолжение пути.
– И всегда можно вернуться?
– Да.
***
– Не спи! – я слышу сквозь сон. «Цок-цок-цок». Вскакиваю и сажусь на кровать. Слышно, как в прихожей Регина ищет ключи.
– Ты ключи забыла? – кричу.
– Да. Я убегаю. А ты не спи!
Цок-цок-цок.
Набираю номер Толика. Он сразу отвечает, хотя на часах семь утра. «Не спишь?» – спрашиваю. «Нет», – радостно отвечает Толик. «Тогда приезжай. Сейчас».
Юлия Воинкова
Про Настю, Томаса и холодный кофе
– Ты не видела мой гребень? – голос матери всколыхнул сонную утреннюю лень.
Настя выдвинула ящик комода, растормошила ворох шелковых шарфов – гребень лежал среди них.
– Нет, – крикнула девушка, резко задвинула ящик и вышла из спальни.
Через несколько минут она шла по садовой дорожке. Мать склонилась над кустом роз, длинные волосы касались новых бутонов.
– Что там сегодня? – спросила Настя с надеждой.
– Только белые, слава богу… Кофе готов, – мать кивнула в сторону веранды, – идем завтракать.
Она подошла и взяла Настю под локоть.
– Гребень опять потеряла, представляешь?
– Мам, ну что ты вечно с ним. Будто реликвия. Давай, я щетку куплю?
– Не надо! – мать разозлилась, ущипнула Настю. – У меня без него весь день насмарку – сложно понять?!
Настю тоже можно было понять: мать ведет гребнем по волосам и утро застывает будто в смоле. Увязнув в
Настя налила кофе из горячего кофейника и тут же поднесла к губам. Не обожглась. Кофе был привычно холодным – еще одна особенность бесед с матерью. Будто Настя вспоминала о своей чашке, только выслушав кучу жалоб: на нерадивых детей, хохочущих в соседском дворе; нерадивые цветы, подсовывающие розовые бутоны вместо белых; и нерадивую дочь, бросающую мать ради первого встречного.
За Матвея доставалось больше всего пощечин. Словесных, конечно. Но не менее болезненных. Каждый день мать пророчила Насте предательства и измены. И ее называла предательницей. Кто еще оставляет родного человека в одиночестве? Мать каждый раз переживает: у нее давление, сердце, мигрень. А с утра после Настиных свиданий на кусте белых роз – розовые бутоны.
Разумеется, Настя не верила в эту чушь. Про бутоны. Про давление и сердце – верила. Звонила Матвею, тоскливо отменяла следующую встречу.
Ловя Настино настроение – всегда на грани счастья и нервной печали – Матвей давно уговаривал съехаться. Просил о знакомстве с матерью – так, мол, она успокоится на его счет.
Настя и представить не хотела такого знакомства.
Было уже однажды.
Мать вышла к столу растрепанная, разглядывала ухажера с дотошностью энтомолога, устроила допрос, напирая на воображаемые изъяны в порядочности. На этом романтическая история закончилась.
Когда появился Матвей, Настя твердо решила – домой его не приведет.
И на переезд решиться не могла.
Что будет, если начнется очередной приступ? Кто присмотрит? Кроме Насти, у матери никого.
Да и у Насти других родных нет. Отец ушел. «Бросил», – уточняет мать, поджимая губы. Настя едва его помнит – по фотографиям и отпечатавшемуся в памяти жесту. Вместо приветствия и прощания он всегда козырял – руку к виску. Вот и все, что осталось. А мать всегда рядом.
Так и жила Настя который год: оставаться больно, а уйти тяжело.
Допив кофе, она целует мать в щеку и отправляется в депо.
Если бы спросили, что в ее деле самое сложное, она бы, смеясь, ответила: «Не уснуть в первый утренний рейс».
Трамвай укачивает не хуже люльки. Глаза так и норовят закрыться. На это случай Настя кладет в карман флакончик с водой. Пара пшиков из распылителя на лицо – и дрема вздрагивает, исчезает. На втором круге спать уже не хочется. Остается только удовольствие и ощущение силы: маленькая и хрупкая, она одним движением сдвигает с места двадцатитонную тяжесть!
Назад в депо Настя едет одна, высадив на конечной последних пассажиров и кондуктора. Лучшее время. Колеса стучат в унисон с сердцем, погружая в мечты и фантазии. Она оглядывается по сторонам – никого. Закрывает глаза. Пантограф делает пару пробных движений и снимается с проводов. Трамвай отрывается от рельсов и поднимается в небо.