5том. Театральная история. Кренкебиль, Пютуа, Рике и много других полезных рассказов. Пьесы. На белом камне
Шрифт:
ТЕАТРАЛЬНАЯ ИСТОРИЯ [1]
I
Освещенная яркой электрической лампочкой Фелиси Нантейль, актриса «Одеона» [2] , в напудренном парике сидела у себя в уборной, протянув ногу костюмерше г-же Мишон, которая обувала ее в черные туфельки на красных каблучках. На веки была наведена синева, щеки и уши тронуты румянами, шея и плечи набелены. Лысый, как колено, доктор Трюбле, театральный врач и приятель актрис, откинулся на спинку дивана, скрестив короткие ножки и сложив на животе руки. Он продолжал расспросы:
1
Роман «Театральная история» был написан в конце 1902 г.; он печатался в журнале «Revue de Paris» в номерах от 15 декабря 1902 г., 1 января и 15 января 1903 г. В том же 1903 году роман вышел отдельным изданием. Это издание имело несколько нумерованных экземпляров, в которых текст романа сопровождался примечаниями, якобы составленными Адольфом Рубеном, учеником господина Бержере. Губен встречается во многих произведениях
В последующих изданиях «Театральной истории» примечания Губена были сняты.
«Театральная история» отличается по характеру сюжета от других произведений Франса 900-х годов, и это объясняется прежде всего тем, что по своим истокам роман относится к более раннему периоду творчества писателя, к 90-м годам XIX в.
Роман «Театральная история», как и некоторые другие произведения Франса («Таис», «Боги жаждут»), возник из небольшой новеллы. В декабрьском объединенном номере журналов «Vie contemporaine» и «Revue parisienne» за 1894 год была напечатана новелла «Шевалье», сюжет которой Франс заимствовал из мемуаров известной французской актрисы XVIII в. мадемуазель Клерон. Рассказ мадемуазель Клерон о призраке одного из ее умерших поклонников, якобы являвшемся ей по ночам, заинтересовал Франса; новелла примыкает к другим его произведениям этого периода о таинственных иррациональных явлениях жизни («Дочь Лилит», «Лесли Вуд», «Обедня теней»). Новелла «Шевалье» довольно близко повторяла также и сюжет ранней повести Франса — «Иокасты» (1878). Между Фелиси и Робером де Линьи, так же как между Еленою и Лонгмаром в «Иокасте», встает страшный призрак умершего.
К новелле «Шевалье» Франс вернулся через несколько лет, в 1902 году, когда начал работать над романом «Театральная история». Он оставил в неприкосновенности основную сюжетную линию новеллы, но в процессе создания романа декадентские и натуралистические элементы сюжета отодвинулись на второй план, уступив место реалистическому изображению действительности.
По сравнению с новеллой в романе значительно расширено описание актерского быта. Инсценировка франсовских романов в конце 90-х годов, работа над спектаклем «Коринфская свадьба» в 1902 г. в театре «Одеон» дали писателю возможность хорошо узнать жизнь кулис. Свои театральные впечатления и наблюдения Франс широко использовал при написании романа. Так, в образе директора театра Праделя современники легко узнали директора театра «Одеона» Пореля; и ни для кого не было тайной, что выведенный в романе модный автор, — шумный, вездесущий и самоуверенный, — это известный драматург Викторьен Сарду (1831–1908).
Обратившись к изображению артистической среды, сюжету, излюбленному писателями и драматургами, Франс отказывается от какой-либо романтизации своих героев. И Шевалье, и г-жа Дульс, и Фелиси изображены в романе ничем особенно не примечательными людьми. Непосредственная, бескорыстная Фелиси, к которой Франс относится с большой симпатией, очень далека от образов блестящих демонических актрис-куртизанок, прожигательниц жизни, которые нередко появлялись на страницах романов XIX в., посвященных актерскому миру.
«Театральная история» относится к сравнительно немногим сюжетным произведениям Франса. Работая над романом, писатель насытил сюжет большим публицистическим материалом, что сблизило «Театральную историю» с другими его произведениями этого периода: с «Современной историей», сборником рассказов «Кренкебиль» и книгою «На белом камне». Рассказ о любви актрисы Фелиси переплетается в романе с многочисленными рассуждениями о самых актуальных проблемах современности и дается на широком социальном фоне. Повествование развивается все время в двух планах: взаимоотношения Фелиси и ее двух поклонников — и изложение философских и политических взглядов доктора Трюбле. Если в новелле этот персонаж только упоминался, то в романе ему отведена существенная роль: он комментирует, оценивает происходящее. Доктор принадлежит к излюбленным традиционным персонажам романов Франса: эрудит, человек умный, снисходительный к жизни и к людям, относящийся ко всему несколько скептически, он родствен Сильвестру Бонару, Жерому Куаньяру, господину Бержере и Николю Ланжелье — всем франсовским гуманистам. С образом Трюбле связана чрезвычайно важная публицистическая линия романа. В его уста Франс вкладывает разоблачение буржуазной морали, скрытый смысл которой в том, чтобы охранять «то, что мы имеем: землю, дом, обстановку, женщину и собственную жизнь». Высказывания Трюбле нередко касаются вопросов религии, он осуждает христианство, как учение, враждебное человеку и жизни, учение «поссорившее человека с природой». Эта мысль проходит через все творчество Франса, начиная с поэмы «Коринфская свадьба».
В 900-е годы Франса особенно волновала проблема войн в капиталистическом мире, проблема колониализма. Он затрагивает эти вопросы во всех статьях и произведениях тех лет, неизменно выступая против преступных действий империалистических государств. Много внимания уделено этому и на страницах «Театральной истории».
Сочетание занимательного сюжета с острой публицистичностью составляет своеобразие романа «Театральная история», являющегося как бы связующим звеном между произведениями Франса 90-х и начала 900-х годов.
Сам Анатоль Франс высоко ценил этот роман, считая его одним из лучших и наиболее совершенных по форме своих произведений. М. Кордэ передает в своих мемуарах следующее высказывание Франса: «Если бы мне нужно было заново написать мои романы, то это единственный, который я переписал бы слово в слово, ничего не изменив».
Современная Франсу критика встретила роман довольно холодно, упрекая автора в приверженности к образу философствующего наблюдателя; нарекания буржуазных критиков вызвала также и актуальная общественная проблематика книги.
2
«Одеон» — наряду с «Французской Комедией» крупнейший государственный театр Франции, основанный в 1797 г.
— Ну, а еще что, деточка?
— Да всего не перескажешь!.. Трудно дышать… голова кружится. Ни с того, ни с сего сердце сожмется — кажется, вот-вот умру. Это, пожалуй, самое неприятное.
— А не бывает, что на вас вдруг нападет приступ смеха или слез без всякой причины, без всякого повода?
— Право, не знаю, что ответить, ведь в жизни столько поводов для смеха и слез!..
— А головокружений у вас не бывает?
— Нет… Но знаете, доктор, по ночам мне чудится, будто из-под стола или стула на меня глядит кошка и глаза у нее горят, как уголья.
— Постарайтесь не видеть во сне кошек, — вмешалась г-жа Мишон. — Это не к добру… Кошка означает измену друзей и коварство женщин.
— Да я кошек не во сне вижу! А когда не сплю.
Трюбле, по службе обязанный бывать в «Одеоне» раз в месяц, по-добрососедски каждый вечер захаживал в театр. Он любил актрис, охотно болтал с ними, давал советы и не злоупотреблял их откровенными признаниями. Он обещал Фелиси тут же выписать ей рецепт.
— Мы, деточка, полечим желудок, и больше вам не будут мерещиться под стульями кошки.
Госпожа Мишон надевала актрисе корсет. И доктор, вдруг помрачнев, смотрел, как она стягивает шнуровку.
— Не хмурьте брови, доктор, — сказала Фелиси. — Я никогда не затягиваюсь. При моей талии это было бы просто глупо.
Она прибавила, подумав о своей лучшей подруге по театру:
— Вот если бы я была, как Фажет, тогда другое дело. У нее ни плеч, ни бедер… Плоская, как доска… Мишон, можно еще чуточку потуже… Знаю, знаю, доктор, что вы противник корсетов. Но ведь не могу же я завертываться, как эстетки, в кусок материи… Вот подсуньте руку и увидите, что я не затягиваюсь.
Доктор запротестовал: вовсе он не противник корсетов вообще. Он только восстает, когда слишком затягиваются. Он посетовал на то, что женщины ничего не смыслят в гармонии линий и считают тонкую талию признаком изящества и красоты, не понимая, что красота именно в мягком переходе постепенно сужающегося торса от роскошной пышности бюста к спокойному великолепию округлого живота.
— Талия, — сказал он, — раз уж приходится употреблять это ужасное слово, должна быть плавным переходом, незаметным и мягким, от груди к животу — должна соединять эти два гимна во славу женщины. А вы, по глупости, стягиваете талию, сдавливаете грудную клетку, от чего портится грудь, вы сжимаете ребра, проводите уродливую борозду над пупком. Негритянки, подтачивающие кончики зубов и продырявливающие губу, чтобы вставить в нее деревяшку, уродуют себя не так варварски. В конце концов можно допустить, что у человеческого существа, продевшего кольцо в нос и растянувшего губу деревянным кружком величиной вот с такую баночку помады, сохранилось что-то от женской прелести. Но когда женщина свирепствует, можно сказать, в священном средоточии своего владычества, она губит себя безвозвратно.
Сев на своего конька, доктор уже не мог остановиться, он перечислил все виды деформации скелета и тела, причиняемые корсетом, он описал их детально и образно в мрачных или комических тонах. Нантейль смеялась, слушая его. Она смеялась, потому что была женщиной и охотно потешалась над физическими недостатками и убожеством; потому что мысленно прикладывала все к своему актерскому мирку и при каждом уродстве, которое описывал доктор, вспоминала какую-нибудь из своих подруг по театру и представляла их себе в карикатурном виде; потому что знала, что сама хорошо сложена, и, слушая перечень недостатков, радовалась на свое молодое тело. Звонко смеясь, она ходила по уборной и, как на вожжах, таскала за собой г-жу Мишон, которая не выпускала из рук шнуровки корсета и напоминала ведьму, мчащуюся на шабаш.
— Да постойте вы хоть минутку! — взмолилась та.
И заметила, что у деревенских женщин, хотя они и не носят корсета, фигура еще хуже, чем у городских.
А доктор горько упрекал западные цивилизации за их презрение к живой красоте, за непонимание ее.
Трюбле вырос под сенью башен св. Сульпиция [3] , затем молодым врачом отправился в Каир. Оттуда он вывез немного денег, болезнь печени и знакомство с различными обычаями и нравами. В зрелом возрасте, вернувшись на родину, он не расставался со своей старой Сенской улицей и наслаждался жизнью, огорчаясь только, что его современники никак не могут покончить с печальным недоразумением, которое вот уже восемнадцать столетий как поссорило человечество с природой.
3
…вырос под сенью башен св. Сульпиция… — то есть в центре старого Парижа, где находится церковь св. Сульпиция (XVII в.). Здание церкви увенчано двумя высокими башнями.
В дверь постучали; в коридоре послышался женский голос:
— Это я!
Фелиси, надевавшая розовую юбку, попросила доктора открыть дверь. Вошла г-жа Дульс, массивная, отяжелевшая, расплывшаяся, хотя на сцене, в течение многих лет играя благородных матерей, она умела держаться и с достоинством носила свое грузное тело.
— Здравствуй, милочка. Здравствуйте, доктор… Ты ведь знаешь, Фелиси, я не люблю говорить комплименты. Ну, так вот, третьего дня я смотрела тебя в «Матери-наперснице» [4] и должна сказать, что во втором действии ты прекрасно справляешься с трудными местами.
4
«Мать-наперсница» (1735) — комедия французского писателя Мариво.
Фелиси Нантейль улыбнулась глазами и, как это всегда бывает, получив один комплимент, приготовилась услышать еще один.
Госпожа Дульс, в ответ на выжидательное молчание Нантейль, опять похвалила ее:
— Прекрасно справляешься и совершенно по-своему.
— Вы находите, госпожа Дульс? Очень приятно! Тем более что я этой роли как-то не чувствую. А потом эта лошадь Перен совершенно выбивает меня из колеи. Нет, правда! Когда я сажусь к ней на колени, мне кажется, будто… Вы и представить себе не можете, какие гадости она мне шепчет во время наших с ней общих сцен. Просто одержимая какая-то… Я могу все понять, но есть вещи просто омерзительные… Мишон, поглядите-ка: с правой стороны на спине лиф не морщит?
— Деточка, да ведь это же золотые слова, — в восторге воскликнул Трюбле.
— Это какие же слова золотые? — наивно спросила Нантейль.
— Вы сказали: «Я могу все понять, но есть вещи просто омерзительные». Вы все понимаете: поступки и мысли людей представляются вам единичными явлениями общей мировой механики, они не вызывают в вас ни гнева, ни ненависти. Но есть вещи просто омерзительные; у вас тонкий вкус, а мораль — дело вкуса. Деточка, я был бы очень рад, если бы в Академии нравственных и политических наук рассуждали так же здраво, как вы. Да, вы правы. Упрекать вашу товарку за те инстинкты, которые вы ей приписываете, так же глупо, как упрекать молочную кислоту за то, что она обладает сложной функцией.