616 — Ад повсюду

Он достиг предела человеческого отчаяния. Солнце обжигало его лицо, губы растрескались от недостатка влаги. Белая льняная туника почернела и зияла прорехами. На изъеденных язвами ногах болтались стоптанные сандалии. Он шел не разбирая пути — ноги несли его сами. Прищурив почти ослепшие от яркого света глаза, он разглядел в безбрежном море песка несколько скалистых островков и направился к ним, надеясь укрыться в тени скал, но песчаная буря все-таки настигла его. Некоторое время он продолжал идти, закутавшись в плащ, пока,

Шум ветра становился все тише и тише, по мере того как его слух утрачивал способность воспринимать звуки внешнего мира. Последнее, что он еще слышал, было биение собственного сердца. Но это сердце продолжало жить, разгоняя загустевшую кровь по венам и заставляя легкие дышать.

Когда закончилась буря, его, засыпанного песком, но все еще живого, обнаружил старый седобородый отшельник и волоком дотащил до своей пещеры, укрыв от палящих лучей солнца. Стервятники кружили неподалеку, готовые в любой момент наброситься на безжизненное тело, но на этот раз добыча ускользнула из их когтей.

Старик омыл его лицо и смочил губы, смазал ожоги самодельным бальзамом из жира ящерицы и оставил отдыхать, вложив в рот несколько зловонных лекарственных трав. Прошло немало времени, прежде чем незнакомец застонал, почувствовав резкий травяной запах. Отшельник влил ему в рот несколько капель воды, затем дал сделать пару глотков, а ночью принес поесть. На следующий день, как только рассвело, юноша открыл глаза и слабым голосом произнес:

— Благодарю тебя за спасение.

— Тебе повезло. Что ты делал в этой пустыне, один, без воды и вьючных животных, посреди бури?

— Я убежал…

— Вот как… Но от чего или от кого?

— От моего хозяина.

— Ты раб или свободный человек?

— Был рабом. Теперь я свободен.

— Значит, ты беглый раб?

— Нет. Я убежал, потому что мне грозила смерть.

— Еще недавно ты был на волоске от смерти!

— Но ведь ты меня спас.

— Там, откуда ты родом, тебя приговорили к смерти? За что?

— Я имел несчастье приглянуться наложнице моего хозяина….

— От любви всегда одни неприятности. Когда-то я полюбил самого чистого из рода человеческого. Я следовал за ним повсюду, как верный пес. А теперь я обречен провести остаток своих дней в этой пещере, избегая людей, вдали от всего, что наполняет жизнь смыслом.

— О ком ты говоришь?

— Об одном иудее. Он желал быть царем.

Взгляд худощавого старца с длинной седой бородой и кожей, напоминающей древний пергамент, терялся во мраке пещеры.

Немного помолчав, юноша спросил:

— А ты… Почему ты живешь отшельником в этом безлюдном месте?

— Потому что я трус. Наверное, мне следовало покончить с собой, повеситься, как гласит людская молва… Но у меня не хватает мужества. А сердце мое вот-вот разорвется под бременем тайны, которую оно вынуждено хранить.

— Как тебя зовут, старик?

— Уже столько лет никто не окликал меня по имени, что я почти успел его забыть. А было время, когда меня называли Хвалой Господу.Я Иуда [1] . Иуда Искариот.

В городке Нью-Лондон, что в Коннектикуте, дождь лил как из ведра. Мало кто отваживался выйти из дому в эту ненастную ночь. Лишь случайные автомобили иногда проносились по улицам, освещая их тусклым светом фар в косых струях проливного дождя. Пробиваясь сквозь завесу воды, женщина в плотно прилегающем плаще добралась до дверей польского католического прихода Святых Петра и Павла. Ее грудь разрывал сильный кашель. Остановившись под аркой, у самого входа в храм, она каким-то собачьим движением стряхнула с себя капли воды и надавила на кнопку звонка. Пронзительный звук, казалось, растаял в необъятной пустоте темной ночи. Женщина позвонила еще раз, потом еще, пока наконец не услышала голос, раздававшийся внутри храма эхом потустороннего мира:

— Иду! Иду! Вы испортите мне звонок…

Священник в пижаме и домашнем халате приоткрыл массивную деревянную дверь. Это был мужчина средних лет, с седыми неухоженными волосами и широким лицом, довольно высокий, несмотря на врожденное искривление позвоночника. По крайней мере он на целую голову возвышался над женщиной, так некстати разбудившей его.

— Ну, и чего вам угодно? — спросил священник женщину, не узнав в ней свою давнюю прихожанку.

— Исповеди, святой отец. Я должна исповедоваться. Прямо сейчас.

— Вы уверены в том, что с этим нельзя подождать до утра? Мне кажется, ваше состояние не настолько уж безнадежно.

Горькая усмешка тронула ее губы.

— Клянусь Господом, что это необходимо. — Она была совсем обессилена и говорила с трудом. — Сейчас.

— Ну, будет вам! Проходите. Вы промокли насквозь, — пробормотал священник, сторонясь и пропуская ее внутрь. — И не поминайте имя Господа всуе.

Нет, врач-психиатр Одри Барретт не поминала имя Господа всуе. Только не этой ночью. В тот миг, когда она переступила порог храма, небо разразилось раскатами грома, а ливень принялся хлестать с удвоенной силой. Миллионы существ безмятежно спали, даже не подозревая, какая ужасная тайна хранится в душе доктора Барретт. Тайна, которую ей уже никогда не разгадать. Тайна, неподвластная самой смерти.

Огонь. Пламя, пляшущее по крышам зданий монастыря, было видно за два квартала. По улицам разносился вой сирены. Женщина и ее маленький сын смотрели, как пожарная машина, чуть было не сбившая их, быстро уносится прочь, оставляя за собой на асфальте жирный след. Один пожарный, новичок, ударился головой о стекло, когда машину занесло на повороте. Ну, сам виноват, нечего считать ворон. Это первое, что следует усвоить новобранцу. Ручеек крови потек по лицу, и команда пожарных увидела в этом плохое предзнаменование. Никто не произнес ни слова, но в их глазах читалась мольба Всевышнему. Только бы сегодня никто не умер! — словно говорили эти взгляды.