7 проз
Шрифт:
Подойдя ближе, я почему-то подумал о советских каналах (Москва-Волга, Беломорканал), на брегах которых ставили идолов вот с такими чудовищными черепушками. Голова стояла не сама по себе, а за высоким забором. Огибая его вокруг, мы стали натыкаться и на другие торчащие из-за него скульптурные изображения. Нашли одно место в заборе, через которое можно проникнуть внутрь, несколько пожалившись в крапиве. Оказались в очень странном пространстве. Большое, заброшенное и пустое, в том смысле, что даже не видать банок из-под джин-тоника. Видимо, никто сюда не гуляет.
Посреди пространства довольно большой дом. В окнах горит неверный свет, если в них заглянуть, можно увидеть в больших количествах какие-то
Территория сильно заросла травой и кустами и вся усыпана кусками былых скульптур. Открывается дверь старого сарая, и в проеме показывается белая метровая голова Сталина. Весь сарай набит всякими головами. Все очень старое - тронь, и развалится. Стоят какие-то комсомольцы, бойцы. От лошади осталась одна гипсовая голова на роскошном ржавом скелете. На высоких лесах таятся куски скульптур чудовищного размера - типа того Ленина, с которого мы и начали знакомство с объектом. Совершенно непонятен статус пространства. Место-призрак. Страшно: если посыпал бы из-за угла голливудский саспенс, мне было бы неприятно, конечно, но не очень удивительно.
Потом (на следующий день) кто-то выдвинул версию, что это дача или мастерская Вучетича, был такой большой советский скульптор, умер в 1973 году. Похоже на правду: там рядом его улица, а главное, на территории стояли модельки Родины-матери и "Перекуем мечи на орала", известных произведений, которые делал именно он. Но время здесь, конечно, стало фрагментами приостанавливаться (взять хотя бы сарай со Сталиными) раньше, чем в семьдесят третьем. (Еще потом я узнал точно, что здесь жил и работал Вучетич, и разговаривал с человеком, который здесь бывал: уж и не знаю, нужны ли эти "потом", ибо завтра я собираюсь получить еще одно сведение об этом пространстве - не все же валить в перевод, будто в какую помойку.)
Это, конечно, случай и объект экстраординарные: надо упомянуть, но не следует заострять.
Важнее впечатления от вещей как бы рядовых. Тут вот еще в чем дело: желательно привести себя в такое состояние, когда психика от тебя как бы отделяется, а ты, занятый каким-то внутренним обменом интеллектуальных и прочих веществ, лишь изредка наталкиваешься на ее поршни и рычаги. Когда восприятие течет по рисункам линий руки или прожилок на конопляном листе, ты каждую секунду забываешь, что ты только что видел, о чем ты только что думал, какое ты имел намерение. Ты сбиваешься с дороги, и вдруг обнаруживаешь себя проходящим между двух гаражей-ракушек, и понимаешь, что никогда не был меж этих двух гаражей, и воспринимаешь этот факт как маленькое географическое открытие. Ты сбиваешься с картинки, а потом вдруг возвращаешься к ней, и гора арбузов, или старая мемориальная доска, или трамвайные рельсы - вдруг ныряют в глаза, поражая сочностью линий и необычностью ракурса (только представь, Мартина: каждый без исключения взгляд порождает новый ракурс, нельзя дважды посмотреть под одним углом к небу, земле и сторонам света).
И тогда ты научаешься воспринимать мир как бесконечно струящееся шоу, как спектакль, который тебе дают бесплатно и в каждое мгновение. На днях, хорошенько задумавшись, я долго не мог выйти из универсама, долго дергал три двери в разные стороны: казалось бы, всего шесть вариантов, левую дверь туда и обратно, центральную дверь туда и обратно, правую дверь туда и обратно, однако же я совершил действие дерганья раз пятнадцать и так и не смог открыть. Пространства трепетали. По лестнице спустилась тетенька с девочкой, которая, спускаясь по лестнице, с отчетливым изумлением смотрела, как я дергаюсь по вестибюлю. Тетенька легко вышла из магазина с первой попытки, я прошмыгнул за ней, а девочка продолжала провожать меня взглядом. Мне стало приятно, что и я являюсь частью этого сплошного зрелища.
Но вернемся в конец июля, когда пошел дождь.
Что же, пришлось взять зонт (дождь продолжает идти, но уже так как-то, мирно) и двинуть на угол, хотя мокрый асфальт и не входил в мои планы. В дождь все становится одного - мокрого - цвета.
Дождь хорош как прямая визуальная практика. Очень приятно смотреть на его толщу из окна или с балкона: в воздухе есть, видимо, какие-то лакуны и ямы, стена воды льется неравномерно, порывы ветра закруживают дождевые струи то на одном, то на другом участке пространства в жгуты... Буйная игра форм, род фонтанного каскада. В доме напротив у водосточной трубы какая-то погрешность - в самом ее начале, на крыше, а потому вода на углу крыши собирается в мощный поток и не попадает в трубу, а дельфином прыгает метра на два вверх и вперед: красота.
Я хотел сухого асфальта: мне казалось, я смогу передать в письме очертания каких-то пятен. Но что делать, вышло как вышло.
На углу я обнаружил вывернутый из земли (из асфальта) бетонный столб. Та его часть, что была когда-то под грунтом, вполне напоминала корень вывернутого из земли дерева. Во всяком случае, стальные прутья, извивающиеся всяк на свой хитрый манер, очень подошли бы на роль корней, а вывернутый исковерканный асфальт - на роль почвы.
Этот выкорчеванный асфальт перемешался с небольшим количеством природных элементов: травы там, веточек сухих (то есть мокрых ситуативно, но сухих уже сущностно).
Может быть, столб выкорчевало как раз короткое замыкание. Вряд ли "короткое замыкание" в узком электротехническом смысле. Но в символическом очень может быть.
Столб, наверное, свалили недавно, и среди прутьев-корней и бетона-почвы я увидел только три откровенно инородных вещи: какой-то кусок рыжей пластмассы, пробку от пива "Бавария" и бутылку от того же пива.
Пробка и бутылка лежали по разные стороны корневой кучи, метрах в полутора друг от друга.
Может быть, пробка была не от этой, а от другой, похожей бутылки того же пива.
(Чем больше проходит времени, тем, перечитывая и редактируя эти записи - пока твой базельский телефон упорно не отвечает и я не собрался узнать у Микушевича или Плаховых, где тебя найти, - я все больше свыкаюсь с мыслью, что пробка была от другой бутылки.)
Шариться по сторонам, ввиду дождя, желания у меня не было. Так что, Мартина, это все, что я увидел на этом углу.
Мне еще была любопытна своя собственная позиция: человека, склонившегося над кучей хлама с блокнотом в руках и вносящего туда какие-то записи. То есть не какие-то, а конкретные: опись этого хлама. Это, собственно, позиция художника, который располагается с мольбертом в скверике, зарисовывая, высунув язык, какой-нибудь Храм.
Это правильная, тихая, домашняя практика. Художники с мольбертами, раскиданные по тихим уголкам города, сами являются его уютным украшением. Их зарисовки, выполненные в стилистике "тихая моя Родина", вряд ли особенно интересны, но давай относиться к ним как к художникам поведения, как к деятелям, создающим пространство, по которому приятно передвигаться.
Сам человек с мольбертом на углу или на пленэре - вот произведение.
Когда ты проходишь мимо такого художника, рисующего церковку в городе или закат на берегу озера, ты почти непременно скосишь глаза и утащишь в свою память фрагментик картины. Я опять возвращаюсь к этому немудреному наблюдению: мы всегда смотрим по краям, квантами, уголками глаз, косыми касательными взглядами, но нужны специальные обстоятельства, чтобы мы обратили внимание на эту особенность своего зрения. Патлатый тип с мольбертом как раз и являет собой такое специальное обстоятельство.