990 000 евро
Шрифт:
Я догадался, что ее нервирует, и как можно более небрежно заметил:
– Можешь отдать мне те деньги, что у тебя приготовлены для халдеев. Я картинки не испорчу, не переживай. Зато все будет по-взрослому – типа, мужик платит за своих баб и прочий приблудный люд.
Николь криво усмехнулась:
– Ага-ага. А ты с этими денежками сдриснешь через ближайший туалет, так? Тьфу, ну вот, со счета сбилась с тобой, жуликом.
Меня вдруг страшно возмутило это недоверие. Я поглубже вдохнул ее сладко-тревожный запах и возмутился
– Ты что несешь, глупая женщина! Куда это я «сдрисну»? Зачем?!
Я сам не заметил, как схватил ее за талию, прижал к своей груди что есть силы, и, только когда она забилась в моих руках, как мышь в капкане, я осознал, что делаю, и отпустил ее.
Николь первым делом поправила прическу, потом собрала разбросанные вокруг нас деньги и только потом сложила их все в кучу на столе передо мной:
– Хорошо, держи. Попробуем сыграть в честность. Ну-ка, покажи мне, какой ты честный.
Я ухмыльнулся и снова показал ей средний палец.
Глава седьмая
Вэтом кабаке мы не задержались больше двух часов – Николь заявила, что нас ждут не дождутся в каком-то «Дятле», где, собственно, и состоится наш первый выход в свет.
Николь откровенно волновалась, и ее волнение неожиданно стало передаваться Гансу – тот теперь сопел чаще обычного, а уж бдительно обозревал окрестности, играя в охранника, и вовсе каждую минуту.
Милу мы оставили в кабинете: когда я расплатился, Николь сама предложила ей «досидеть с друзьями за нас этот стол», и, не успели мы спуститься по лестнице на один пролет, как наверх с дробным топотом пронеслась ватага стройных девушек с голодными глазами. Некоторые, пробегая рядом со мной, успевали томно улыбнуться и даже слегка задеть меня своими бедрами или грудью, но потом все равно вприпрыжку неслись наверх, несмотря на каблуки и тесные платья.
В холле все еще дежурил тот самый седой швейцар, но на этот раз он отработал свою сотню баксов по полной программе – просеменил рядом, распахнул наружные двери, прикрыл меня зонтиком от несуществующего дождя и довел до уже раскрытых дверей нашего лимузина.
Я с легким сердцем дал ему тысячную купюру, про себя заметив, что стал привыкать к подобным тратам, хотя еще пару дней назад искренне назвал бы подобную выходку идиотской.
Швейцар благодарно кивнул и, прикрывая за мной дверь, шепнул себе в усы, но так, чтоб я услышал:
– Столичный УБОП ищет беглых солдатиков. А работают менты вместе с военной комендатурой.
Я вытаращил глаза на швейцара, а он уже через опущенное окно спокойно показал взглядом на черный «бумер», припаркованный неподалеку.
Я открыл рот, чтобы задать очевидный вопрос, но швейцар тут же молодцевато отдал мне честь и пошел назад, к парадному входу.
Мы медленно тронулись с места, и я повернулся назад, посмотреть, что там делает «бумер».
– Миш, ты чего дергаешься? – спросила Николь, тоже бросая тревожный взгляд назад.
Я очень не хотел ее разочаровывать и потому просто отмахнулся, но она пересела из середины салона ко мне на заднее сиденье и потребовала:
– Говори. Я видела, швейцар тебе что-то сказал.
Я потянул время, поправляя парик, но потом понуро признал:
– Швейцар сказал, что менты нас ищут. И комендатура.
– Он тебя раскусил?! – взвилась Николь и схватила меня за грудки. – Ты что-то сказал ему, кретин? Как он тебя раскусил?
Я пожал плечами и снова повернулся назад.
Черный «бумер» уже вырулил со стоянки и ехал за нами.
Ганс наконец снял свои идиотские темные очки и тоже посмотрел в заднее стекло:
– «Хвост», что ли? – спросил он так легко и непринужденно, словно всю жизнь только и делал, что уходил от «наружки». Заигрался человек в охранника, уже не унять – только пристрелить.
Николь устала смотреть назад и отвернулась, спрятав лицо в ладонях.
– Бля, столько денег впустую, столько времени! И все из-за вашей тупости! – донеслось до меня.
– А чего случилось-то? – снова обозрел окрестности Ганс.
– Твой приятель прокололся. Менты за нами едут, – сообщила сквозь всхлипы Николь.
– А зачем ментам за нами ездить? – удивился Ганс. – Если б мы им нужны были, они бы нас на выходе повязали.
– Им, наверное, третий нужен, – предположил я, но, увидев непонимающие физиономии, начал объяснять все с начала, с заметки в газете про солдат-насильников.
Николь слушала меня с нарастающим вниманием, даже слезы не вытерла, а потом вдруг спросила:
– А это не вы? По повадкам так точно подпадаете.
– Ты что, женщина, – возмутился Ганс. – Михась же русским языком тебе сказал – то ж танкисты были, из-под Кубинки. А мы стройбат! С Балашихи. Разницу надо понимать!
– Танкисты, стройбат… Члены у всех одинаковые, – огрызнулась Николь, доставая пудреницу.
– Э, не скажи! Вот, к примеру, у нас в Саратове мужики на членах ведра носили, на спор, – с воодушевлением начал было рассказывать Ганс.
– Ага, саратовские мужики настолько суровые, что вытирают задницу наждачной бумагой, – ухмыльнулась сквозь слезы Николь, припудривая носик.
– А саратовская порнуха настолько суровая, что ее запретили в Германии, – добавил я.
– А саратовские влагалища такие суровые, что откусывают гинекологам пальцы, – подхватила Николь.
– А саратовские студенты настолько суровы, что военком сам от них бегает, – рассказал я.
– А саратовские бабки… – начала было Николь, но Ганс привстал с сиденья, показал нам кулачище и рявкнул:
– А я вам сейчас челюсти сломаю! – и мы с Николь заткнулись.
Наш лимузин совершил плавный поворот, выруливая на неожиданно свободный проспект, и Ганс вдруг удивленно заметил: