990 000 евро
Шрифт:
– Эй вы, два недоумка. Особенно ты. – Она ткнула пальцем Гансу в живот, и его качнуло от неожиданности. – Наш счет составил сто пятьдесят тысяч, из которых сто – твой дебош.
Она показала нам какую-то бумажку с печатями и снова яростно ткнула Ганса в живот:
– Ты, урод, понимаешь, что так нельзя? Мы тратим зараз столько, сколько планировали потратить за неделю.
Ганс расправил плечи.
– Я один на сто тысяч дебош учинил? Охренеть! Супер!! – восхищенно оскалился он.
Николь молча развернулась и пошла на выход.
Мы
– Сто тысяч! Жаль, пацаны не поверят, – поделился со мной сокровенным Ганс.
Я взял со стола чистую салфетку и вытер лицо. Если Николь сейчас не вернется, у нас один путь – в казарму. Еще два месяца смертельной тоски и тупых приколов. Причем, чем ближе дембель, тем тоскливее последние денечки – начинаешь считать буквально часы, а то и минуты.
Кудряшки Николь, уже тщательно уложенные и приправленные лаком, показались в дверном проеме минут через двадцать:
– Ну что встали, имбецилы? Пошли отсюда!
Глава десятая
Яналил Николь кофе и подвинул чашку.
– А знаешь, ты здорово изменился, – задумчиво сказала она, делая глоток. – Два дня всего прошло, а ты уже на человека стал похож. Ты точно ему не родственник? Может, у тебя это в генах сидит? Ну, твой дедушка фабрикантом не был до революции, нет?
Из распахнутого окна номера обдало жарким воздухом, и я ухмыльнулся:
– Сударыня, позвольте мне снять пиджак?
Николь задумчиво кивнула, наблюдая, как я вешаю шелковый пиджак на спинку стула.
– А мне вот всему этому на ходу пришлось учиться, – все так же задумчиво сообщила она. – У нас в Саратове галантными считались пацаны, которые семечки в кулек сплевывали, а не на туфли подруги.
– Так ты из Саратова?! – не удержавшись, прыснул я.
– Только приятелю своему не говори.
Она вздохнула.
– Знаешь, в Москве очень легко разоблачают подделки. Есть с чем сравнивать. Ты стараешься, учишь слова, копируешь манеры, думаешь, все получилось. А потом какой-нибудь краснорожий Марк говорит тебе прямо за столом, где еще человек тридцать собралось: не тянешь ты на леди, дорогая. Как была саратовской шлюхой, так ею и осталась. А все вокруг только мило улыбаются, будто ничего не слышали, зато потом полгода будут это обсасывать. И обязательно какая-нибудь сволочь сольет в «Столичный сплетник», где тебя исследуют послойно и вынесут вердикт: саратовской шлюхой была, шлюхой и осталась.
Я попробовал ее приободрить:
– Да ладно, сами-то они кто такие? Откуда вынырнули?
Николь покачала кудряшками:
– Нет-нет, ты не понимаешь. У настоящей леди должно быть три диплома – ее собственный, ее мамы и ее бабушки. А у меня что?
– А что у тебя? – заинтересовался я.
Она обреченно махнула рукой и взялась за свой кофе. Она сидела очень прямо, под стать воротничку на своей блузке, изящно подложив левую руку под невесомый подбородок и отпивая кофе мелкими, беззвучными глотками. Мне показалось, что она преувеличивает свое классовое несоответствие столичной тусовке. Да и было бы чему соответствовать…
В гостиную вошел Ганс, как спал, в трусах и майке. Рыжая щетина у него на голове сливалась с заросшими той же рыжей порослью щеками, и еще рыжие кусты топорщились из-под лямок мятой майки.
Ганс демонстративно сунул веснушчатый нос в наши чашки, поднял крышку кофейника и с недоумением и даже обидой спросил:
– Только кофе? А пожрать не заказывали?
– Доброе утро, молодой человек, – строго сказала ему Николь.
Ганс почесал мятое пузо и подошел к распахнутому окну:
– Какое же оно доброе? – не согласился он, перегибаясь вниз.
Впрочем, внизу ничего интересного не обнаружилось, и Ганс, плюнув, вернулся к столу.
Я налил ему кофе, и Ганс с любопытством заглянул в свою чашку.
– Ты мне, типа, кофе, что ли, с утра пить предлагаешь? – то ли возмутился, то ли изумился он.
– А что еще, по-твоему, пьют по утрам финансовые магнаты? – мягко упрекнул я его.
Ганс недоверчиво сощурился на меня, потом медленно отхлебнул свой кофе и прислушался к ощущениям.
– Душа пива просит, – резюмировал он, отставляя чашку.
Потом он опять подошел к окну – чем-то манило оно его невероятно.
– Михась, сто рублей есть?
Я порылся в карманах пиджака – там нашлось несколько тысячных купюр и больше ничего, если не считать чего-то тяжелого во внутреннем кармане.
– Возьми штуку, – предложил я.
Ганс забрал деньги и вернулся в спальню, одеться. Он уже выходил в коридор в своем немнущемся шелковом костюме и припорошенных какой-то белесой дрянью лакированных туфлях, когда Николь вдруг встрепенулась:
– Ты куда собрался? Вместе на завтрак пойдем, я скажу, куда.
Ганс покачал головой:
– Опять ваших омаров жрать? Не хочу. Задолбали! Хочу шавермы с пивом. Вон там, через дорогу, ларек стоит. Я быстро. – Он показал на окно и шагнул в коридор, но Николь подскочила к дверям и закрыла проем собой.
– Стой, тебе говорят!
Ганс не стал с ней спорить, а метнулся к окну и проделал свой старый трюк – перевалил свою тушу через подоконник и плюхнулся на газон под нами.
– Скоро буду, братва! – обнадежил снизу он, тяжело шлепая по мягкой земле.
Мы с Николь встали рядом у окна и смотрели, как Ганс пересек газон, а потом топает через проспект к вожделенному ларьку.
У ларька стояла небольшая очередь, и Ганс принялся о чем-то оживленно болтать с постоянными клиентами – наверное, о преимуществах двойной шавермы перед одинарной. Поэтому он не заметил, как к ларьку подъехал «козелок» военной комендатуры и оттуда вышли трое солдат и офицер.
Я хотел было заорать, но было поздно – Ганс влип совершенно классически. Он обернулся на шум, увидел солдат и чисто рефлекторно бросился бежать.