990 000 евро
Шрифт:
Зато, усевшись спереди, он громко сказал Марату:
– Поехали! – и лимузин, взвизгнув шинами, рванул к торопливо раздвигающимся воротам.
У «Хошимина» было негде припарковаться, и мы кружили вокруг не меньше получаса, пытаясь втиснуться по правилам, пока мне не осточертело.
– Марат!
Я достал все деньги, что остались у нас после выплаты армейской барщины, и показал ему, пока он лавировал в московской давке.
Денег оказалось чуть больше тридцати штук рублей, и я все их передал Гансу, а
– Нормально, дружище? – спросил у него Ганс. Читалось это так: рассчитывал ли ты на что-то еще, странный ты мужик?
– Нормально, пацаны! – откликнулся Марат. – Телефончик мой запишите. Будете еще какую-нибудь аферу крутить, позвоните. Может, и я на что сгожусь. И это, на будущее, учтите – когда будете олигархов изображать, деньгами не сорите. Непохоже получается. На самом деле олигархи жадные. Очень жадные. Сквалыжные они, короче, как моя теща.
Ганс записал телефон, хлопнул Марата по плечу, и тот притормозил как раз напротив «Хошимина».
Мы вышли, лимузин уехал, погудев нам на прощание, а Ганс, повернув ко мне задумчивое лицо, в очередной раз попросил у меня объяснений тому, чего не понимал я сам:
– Не понимаю я этого, Михась! Как это может быть, что вся обслуга вокруг знает, кто мы такие, но никому из хозяев об этом ни гу-гу?! Все водилы, все швейцары, все охранники – все, мля! Но кому надо – ни гу-гу?! Почему они молчали, объясни?!
Я подумал, что это называется «солидарность», но не стал говорить этого вслух, потому что на самом деле не верил ни в какую солидарность, тем более среди холопов. Может, они тоже что-то крутили, ловили свою рыбку в нашей мути?
Швейцар на входе встретил знакомой ухмылкой, но когда я, похлопав себя по карманам, вдруг обнаружил, что у меня нет ни рубля, он совсем не огорчился:
– Не беда, потом меня порадуешь, солдат, – пробормотал он в свои усы едва слышно, зато потом громко, во весь голос, закричал: – Здравствуйте, дорогой Михаил Дмитриевич! Милости просим к нам!
Мы торопливо прошли вестибюль и поднялись наверх.
Дверь нашего номера была распахнута, и у меня екнуло сердце – там, наверное, уже пусто, лишь хлопочут горничные, или того хуже, уже въехали другие постояльцы и даже следа от Николь не осталось.
Но в номере сидел Марк. Рядом с ним, на диване, лежали две сумки из мягкой дорогой кожи.
– Здравствуйте, господа! – Марк встал и, оглядев нас так внимательно, будто впервые увидел, потом еще пожал каждому руку и посмотрел в глаза.
– Вот здесь обещанное вам вознаграждение. Как видите, я своих слов на ветер не бросаю. Так и передайте своим кураторам. Михаил, еще раз хочу вам сказать, что вы все сделали идеально! Сегодня утром я продал все свои проблемные активы на фантастических условиях, просто на фантастических условиях! Поздравляю всех нас с удачной сделкой!
Я не удержался и все-таки задал свой вопрос, хотя видно было, как его коробит от моей настойчивости:
– А где Николь?
– Она не стала вас дожидаться и уехала, получив свою долю.
Марк так морщился и краснел, что до меня дошло – я не один сейчас страдаю по этой шлюхе. Нас, страстотерпцев, похоже, скоро целый взвод наберется, а то и батальон.
– Ну, я пошел. Удачи! – Он не стал пожимать нам руки второй раз, а мы тоже не рвались с ним еще раз ручкаться.
Как только за Марком захлопнулась дверь, Ганс рванул к сумкам, расстегнул на каждой по молнии и оторопело уставился на пачки евро, упакованные в прозрачные пакеты по десять пачек в каждом.
– Михась, гляди! Мля! Сколько тут?
Я подошел поближе, поковырялся в сумках и признал очевидное:
– В каждой – ровно по миллиону евро.
– Охренеть! – счастливо пропел Ганс. – Охренеть! Охренеть! Охренеть!
Потом он торопливо застегнул молнию на обеих сумках:
– Смотри, Михась, теперь главное – не пропалиться. В фильмах, я видел, всегда в этом месте у пацанов конкретные проблемы начинаются.
– У нас не начнутся, – пояснил я. – Это же легальные деньги. Я не удивлюсь, если краснорожий с них даже налоги заплатил, на радостях. Так что не шугайся – теперь ты легальный миллионер, а не какой-нибудь мелкий фармазонщик.
– А сколько же этот сыч себе отхватил, если нам таких денег не пожалел? – вдруг озаботился Ганс, возбужденно вымеривая шагами гостиную, но не выпуская из виду сумки с деньгами.
– Николь говорила, что до зимнего кризиса его компания стоила сто пятьдесят миллионов. Раз он так радуется, значит, получил еще больше, чем полагалось. Наверное, миллионов двести. А тебе не все равно?
– Да, в общем, мне по барабану, – признал Ганс, остановившись на минуту у распахнутого окна.
– А контрразведка сколько отхватила?
– А вот этого я не знаю, даже примерно, – честно признался я. – Они могли и больше Марка заработать, у них масштабы, сам понимаешь, космические.
– Эх, – потянулся Ганс, мечтательно глядя в голубое небо. – Приеду в Саратов, кабак открою на центральной улице – там после того, большого кризиса, вообще ничего толкового не осталось. Нормальным пацанам, понимаешь, и побазарить негде… А то поехали со мной в Саратов, Михась! – вдруг начал уговаривать он меня. – Я в таких делах херово соображаю, а ты ведь головастый пацан. Мы вместе нормально замутим, Михась, точно тебе говорю!
Я помотал головой, даже не пытаясь объяснять Гансу, почему я не желаю жить в Саратове и управлять пивным рестораном, ублажая нормальных пацанов.
– Мне в Питер срочно надо, братва ждет меня там, – нашел я подходящее объяснение, и Ганс не стал больше донимать меня.
Впрочем, он еще с час топтался в номере, мешая мне проводить грамотный обыск, но когда Ганс наконец собрался уходить, а я твердо заявил, что остаюсь, немец все-таки обиделся.
– Значит, расходимся, как в море корабли? – с нескрываемой обидой сказал он. – Даже на пару дней со мной в Саратов не скатаешься? Сейчас вот не поедешь со мной, так что ли?!