А «Скорая» уже едет (сборник)
Шрифт:
Кивает.
– Ну, беги давай.
Девочка убегает, оглянувшись. Интересная девчонка. Пугливая только какая-то.
Я поднимаюсь на крыльцо, здороваясь с теми, кто там находится.
– Перекуришь, Псих?
– Если легкие одолжишь.
Смеясь, обнимаемся с Серегой, хлопая друг друга по плечам. Мы долго работали вместе на одной бригаде, смена в смену, хохмочки друг друга знаем наизусть. Он – это один из немногих, кого я рад видеть, приходя на смену.
– Как прошлое дежурство?
– А, никак. Всю ночь, как вокзальных проституток – долго, конкретно и практически бесплатно.
– Поспали хоть?
– Полчаса. Потом сорвали на контрольное изнасилование.
– И что там?
– Отек легких.
– Ну-ну. Сняли?
– Сняли.
«Контрольное изнасилование» – вызов перед самой утренней пересменкой, когда ты уже собираешься сдавать барахло, перегружать машину и стягивать с себя промокшую и запачканную после ночи форму. Редко кто, схлопотав такой вызов, не ругнется. Зачастую – при больном. Или на больного. Странные, все-таки, существа – люди. Все они сознают, что им нужно спать, вовремя и полноценно питаться, отдыхать после работы. И, тем не менее, нас за людей они, видимо, не считают, потому что, вызвав бригаду в такую рань, когда сон самый крепкий, когда уже еле ноги переставляются после непрерывной почти суточной суеты, а глаза открываются только по одному, они еще возмущаются. Ах, как долго мы едем! Как плохо лечим! За что нам только зарплату платят? Наши сонные физиономии вызывают у них чувство отвращения и праведного негодования. И действительно, как мы можем хотеть спать, когда они-то не спят!
Поднявшись по лестнице на второй этаж, я прислушался. Из учебной комнаты доносился громкий голос старшего врача, монотонно зачитывающей дремлющим медикам суточный рапорт – сколько было перевозок, сколько стенокардий, инфарктов, «острых животов», кто и как словил труп «в присутствии бригады». Очень нужная информация с утра… Особенно тем, кто всю ночь не спал.
Из комнаты реанимации доносился дежурный хохот. Интересно, почему они всегда смеются? По идее, смерть они видят чаще всех остальных. Каждый их вызов – это травмы, утопления, поражения электрическим током, ножевые ранения, дырки от пуль и сочащиеся кровью трещины в черепе от удара арматуриной. Вероятно, срабатывает защитный механизм психики.
– НА ВЫЗОВ БРИГАДЕ СЕМЬ, СЕДЬМОЙ, – оживает селектор.
Я пожимаю руки трем сумрачным людям, идущим мне навстречу. Жму крепко, от души. Это – «психи», седьмая психиатрическая бригада. Если уж и говорить об опасности работы на «Скорой помощи», то начинать следует с них. Психбригада у нас всего одна, на весь город, им приходится по шесть – по семь часов проводить в дороге, обслуживая один-единственный вызов, поступивший откуда-нибудь с села Веселого или аула Шхафит. И все эти часы связаны с напряжением и неусыпной бдительностью – иначе легче легкого схлопотать нож в бок или веревку на шею. Почти каждый второй психбольной агрессивен, практически все оказывают сопротивление при госпитализации, не стесняясь использовать все, что под руку попадается. Это у милиции есть табельное оружие, бронежилеты, дубинки, наручники – и разрешение все это использовать, разумеется. А «психов» есть только вязки – длинные полосы из грубой ткани, которыми связывают руки – а часто и ноги – особенно прыгучим больным. Больные, по сути, не преступники, поэтому силу применять к ним нельзя. Но посмотрел бы я на того, кто поработал бы на бригаде хотя бы сутки, не применяя силу. И все, что под руку попадется.
Открываю дверь в свою бригаду. Врач моя еще не пришла, отработавшая смена дружно пьет чай и цинично курит в распахнутое окно. Я демонстративно ёжусь.
– Прохладно, ребятки.
– Ничего, сейчас надышишь, – флегматично отвечает доктор Власин, затягиваясь в последний раз и щелчком пальца отправляющий сигарету в долгий полет на станционный газон. Медсестра Аня не разговаривает со мной с тех пор, как я перешел на их бригаду. В принципе, тому есть причины, хотя я бы на ее месте отнесся к критике более терпимо. Особенно, если критика имеет под собой веские основания. Сдать мне грязную терапевтическую сумку, с полным использованных игл контейнером, пятнами крови на полотенце и осколками ампул на дне – и после этого не ждать моего праведного возмущения?
– Я штаны переодеть могу? – холодно интересуется Аня.
– Может, – прищуриваюсь. – На вид ты еще дееспособна.
– Выйди тогда!
– Пожалуйста, – цежу сквозь зубы. – Есть такое волшебное слово.
– Антон, не выпендривайся, а? – подает голос Власин, закрывая окно. – Дай девочке переодеться.
– Я ее и не держу за руки. Пусть переодевается – я не стесняюсь.
– Я стесняюсь! – краснея, рявкает Аня.
– Вот и чеши в туалет. В женский. Там ты своими прелестями никого не удивишь. Да и в мужском, наверное – тоже.
– Антон!
Мимо меня проносится беловолосый вихрь с пламенеющими щеками, яростно хлопнув дверью.
– Антон, – укоризненно повторяет Власин. – Некрасиво себя ведешь, ей-Богу!
– Почему? – удивляюсь я, расстегивая сумку. – У нее времени был вагон и маленькая тележка сменить чешую, пока меня не было. А она курила вместо этого, да еще в комнате. Что, кстати, запрещено. Мне теперь сутки предстоит дышать здесь тем, что вы сейчас накоптили. И после этого она меня пытается выставить, даже не извинившись за загаживание воздуха…
– Какая ты, все-таки, зануда, Вертинский, – сплевывает врач. – Как с тобой кто-то еще может общаться, кроме твоих «психов»?
– Долгая тренировка плюс искреннее желание овладеть навыком.
Власин уходит. Я натягиваю на себя форму, застегиваю наглухо осеннюю куртку, которую предварительно охлопываю по карманам. Воровством, конечно, на этой бригаде не балуются, но пошутить могут. В прошлый раз рукава завязали, до этого – запихали в карманы презервативы, наполненные водой. Но на сей раз безвестные шутники присмирели – карточки и сообщения в поликлинику в неприкосновенности, без хамских надписей, ручка цела, контрацептивов в карманах не наблюдается, бумажки «Дай мне по заднице!», закрывающей вышитую надпись «Скорая помощь», на спине тоже не наклеено. И на том спасибо.
Выхожу в коридор, смешиваясь с шумящей толпой поваливших с окончившейся пятиминутки врачей и фельдшеров. Спускаюсь обратно на первый этаж, обмениваясь приветствиями с вновь прибывшими и уже уходящими. Большие электронные часы над диспетчерской показывают «07:54». Это значит, что у меня есть еще шесть минут для того, чтобы принять смену, распихать медицинский инвентарь по машине и быть готовым выехать по первому зову селектора хоть к черту на кулички.
Бригадную сумку терапии обнаруживаю в ячейке заправочной – комнате, где все бригады пополняют недостающие в укладках медикаменты и медицинский инструментарий. Сама она отделена от общего помещения металлической решеткой, за которой смертельно уставшая Яночка – дежурный фельдшер – отбивается от насевших на нее сразу четверых фельдшеров и двух врачей, каждому из которых нужно что-то срочно сдать, получить, пополнить, списать и сдать на стерилизацию. Я машу ей рукой, но она этого не замечает, полностью погруженная в пререкания. Ну что же, не обижусь, ей сейчас несладко. Бегло просматриваю сумку. Все ампулы на месте, жгуты (на этот раз) аккуратно свернуты и засунуты в кармашек, шприцов ровно двенадцать, полотенце чистое, а на нем лежит стопка расходных листов. Более толстая, чем необходимо. Вероятно, Анечка болезненно восприняла мои слова о том, что половину смены мне пришлось оформлять расход медикаментов на сообщении в поликлинику. На верхней расходке размашисто выведено Аниным почерком «Подавись!!!». Я лишь улыбаюсь. Разгневанный враг – наполовину поверженный враг.
Машина, хвала Всевышнему, уже загружена. Пожимаю руку водителю Валере, заглядываю в салон. Ну, умница, умница! Все на своих местах, шины пристегнуты к шкафчику хомутом, дезрастворы аккуратно упрятаны в ведро для пустых шприцев, даже постель расстелена и закрыта непромокаемой клеенкой.
– Анька помогала? – задаю риторический вопрос.
– Она не мешала, – отвечает водитель.
Смеемся.
Распечатываю пачку «Винстона», сдираю фольгу и достаю первую сигарету.
– Как думаешь, загоняют? – интересуется Валера.