А все могло быть по-другому...
Шрифт:
– … Пришел вчера вечером загадочный, задумчивый такой – Кобель! Я после занятий с Татьяной только, только ноги переставлять начала нормально. Поинтересовался спокойно, «какое время я выделю ему на встречи в своем плотном расписании». Я, как идиотка, не чувствуя подвоха, начала прикидывать, что в субботу смогу пораньше освободиться и весь вечер с ним провести… Сдались ему эти выходные и «девушка-призрак», про которую все знают, но никто не видит, как собаке пятая нога.
Наливаем, выпиваем, слушаем, не перебиваем, хотя внутри все клокочет от бешенства. Вон и у Лесенка от обиды и
– Видите ли, ему надоело на вечеринки, устраиваемые друзьями, ходить одному, постоянно объясняя, что любимая девушка в очередной раз променяла его на чешки и зеркальный зал.
– Стадное животное, - не удержавшись, бурчу.
– Так, девочки, не чокаясь, накатили еще по одной, чтобы поглубже лежалось. – Катька ловко раздает наполненную тару.
– И знаете, что самое обидное?
Мы киваем, как болванчики, то ли соглашаясь, что действительно обидно, то ли с тем, что все знаем, но факт остается фактом, ободренная нами Леся продолжает изливать подробности.
– Оказывается, он считает, что заниматься танцами можно только ради удовольствия, и не видит толку обучаться этому серьезно, чтобы потом работать учителем в школе. Предатель! Словно с родителями сговорился.
– Вот урод. – Экспрессивно восклицает Катька. – Закапываем девочки, закапываем.
Чувствую, что от активности наших кладбищенских экспериментов собственные разочарования на любовном фронте, подпитанные тридцатиградусным напитком и проблемами Олеси, крепчают и приобретают размах вселенских масштабов.
Не к месту в разгар наших «увеселений» снова раздается звонок в дверь.
– Родители? – С долей испуга спрашиваю я.
Олеся мотает головой.
– Не-е-ет. Они на даче… у друзей… сегодня день рождения отмечают.
– Тогда, кто?
Она пожимает плечами.
– Сейчас выясним.
Под надоедливую трель мы на цыпочках прокрадываемся к двери, оставив Катю на кухне, чтобы она в случае необходимости смогла смести со стола все улики.
Олеся смотрит в глазок и, бледнея, отступает.
– ОН! – Изображает губами.
– Кто он? – Недоуменно шепчу в ответ.
– Сергей, - раздраженная моей непонятливостью, она топает ногой, сводя на нет всю конспирацию.
– И что он здесь забыл?
– Откуда я знаю!
– Так узнай!
– Не хочу.
– Олесь, открой. Я учебники, которые ты у меня забыла, принес. – Раздается из-за двери.
Вопросительно смотрю на подругу: - Может, помириться хочет?
Все-таки я пьяный и злой романтик. Пьяный, потому что ощущаю, что мне сейчас море по колено. Романтик, так как готова выйти к этому придурку, и если начнет каяться, сделать все, чтобы помирить их. Ну а злой, так, на всякий случай, если какая-нибудь сволочь окончательно разуверит меня в наличии счастливой любви.
После недолгих колебаний Лесенок все же открывает дверь.
– На, забери, ты у меня их оставила. – Грубо с порога даже без элементарного – здрасте. – Я тебе диск давал…
Я не даю ему закончить. Быстро затянув готовую расплакаться подругу в квартиру, выхожу, нет вылетаю, как сбесившийся Тузик,
Тыкая пальцем куда-то в район груди и яростно сверкая глазами, я заставляю отступать его к лифту.
– Еще раз твоя облезлая задница появится в радиусе ста метров от Олеси, по любому поводу. Не важно, по какому. Диски, книжки или иная, какая блажь, я тебя сама лично погребу под ними. Скотина эгоистичная. Да как ты мог?! Хотел расстаться, расставайся. Зачем бить по больному? Зачем своими культяпками мечту ломать? Думаешь и без тебя охотников мало, прививающих ей комплексов? – Говорю. Нет, почти кричу. А перед глазами, не Сергей, а Леха, который, то дает надежду, то бьет по чувствам так, что руки опускаются. И сама себе начинаешь казаться безликой тенью. – Да она каждую свободную минутку тебе отдавала, а потом ночами за учебниками корпела. Знаешь? А ведь ты не достоин ее. Иди. Гуляй со своими придурками. Найди себе какую-нибудь ПТУшницу, которая читает по слогам и выражается на трехэтажном. Такая как раз по тебе. Вали.
Выплеснув все это, вижу, как багровеет от злости его идеальная, без единого прыщика смазливая рожа, но в глазах таится растерянность под наносной бравадой.
– Ты действительно больная, Никитина. Правильно пацаны говорят. Бешеная!
– Выплевывает он и, разворачиваясь, уходит.
Я смотрю ему вслед и чувствую, что запал, подтолкнувший резкий выплеск эмоций, исчез, оставив после себя ощущение глубокого опустошения, смущения и боли.
Секунду еще стою и, наконец, возвращаюсь.
Захлопнув дверь, бессильно сползаю на пол. Слезы ручьями стекают по щекам. Это не Сереге я выговаривала, а Лешке.
– Свет, молодчинка! Как ты его! – Катька с Лесей чуть ли не хлопают в ладоши от радости, но тут же останавливаются, непонимающе глядя на меня. – Ники, солнышко, ты что!
– Люблю ЕГО! – Захлебываясь, мямлю.
– Кого? Серегу? – Они смотрят ошарашенными глазами, а мне хочется бить кулаками по полу от несправедливости.
– Ко-го? Нет! Лешку лю-б-лю. – Почти завываю от отчаянья.
– Какого Лешку? Светик извини, но тебе пить нельзя.
От нравоучительного тона и справедливого замечания Кати хочется истерично рассмеяться, но я лишь слабо уточняю: - Дубинина.
– А этот каким боком?
– Я… я думала, что после дня рождения, когда он с этой своей расстался, что ко мне придет… поймет. А он… Он даже не позвонил ни разу и избегал меня. А в профике каким-то мымрам, у которых заночевал, весь балкон розами с клумбы усыпал. А я, как дурра, всю ночь не спала, и потом еще эти восторженные пересуды неделю слушала. Гад. Гад. Гад. Даже виду не показал, что знает меня.
– Никитина, если ты говоришь о том, о ком я думаю, то что-то не вяжется. – Катька оазис спокойствия во всемирном потопе, с критичным недоверием рассматривает то меня, то Леську, присевшую из солидарности рядом на пол. – Дубина может задеть, нахамить, даже врезать, но не игнорировать. Колись, как сама время проводила в этом рассаднике сплетен.
– Да причем здесь это! – Восклицаю истерично на эмоциях, восприняв слова подруги за осуждение.
Олеся успокаивающе гладит меня по голове, шикая на подругу.