А. А. Алябьев
Шрифт:
Если еще в начале века бытовой романс культивировался преимущественно в области любительского музицирования, то в 20—30-е годы, когда в этом жанре выступали молодой Глинка и Верстовский, в музыкальном быту распространились песни-романсы Варламова, Гурилева, романсное творчество постепенно обретает черты профессионального мастерства.
Именно в этом «триединстве» — Алябьев, Варламов, Гурилев и фигурировал Алябьев в музыкально-исторической литературе до той поры, когда проницательные наблюдения Асафьева и последующие исследовательские работы советских музыковедов (после обнаружения алябьевских архивов) положили начало дифференцированному подходу к творческой личности Алябьева.
Создатель
До наших дней не потеряли своей ценности такие страницы русской музыкальной лирики, как «На заре туманной юности», «Матушка-голубушка», «Однозвучно гремит колокольчик» и другие песни-романсы Александра Львовича Гурилева (1803—1858), бывшего крепостного музыканта графа Орлова. И он, как Варламов, тяготел к жанру «русской песни». Кругозор Гурилева представляется более узким, чем у Варламова, с которым часто Гурилева отождествляли, хотя и его творческая индивидуальность весьма характерна. Излюбленные поэты, вдохновлявшие творчество Варламова и Гурилева,— Кольцов и Цыганов. Песни Варламова и Гурилева стали издаваться лишь в середине З0-х годов, когда Алябьев находился в изгнании.
Молодой Алябьев вращался в иной среде, испытывал влияние Грибоедова и Дельвига, идеологически близких поэтам пушкинской плеяды, особенно тяготел к поэзии Пушкина. В отличие от Варламова и Гурилева, творивших преимущественно в жанре «русской песни», Алябьев написал всего несколько песен, но зато среди них такие шедевры, как «Соловей», «Как за реченькой слободушка стоит», «Голова ль моя, головушка» и др.
Вокальную лирику Алябьева отличает широта художественно-образного содержания. В процессе творческого развития композитора в круг его наблюдений входят все новые и новые жизненные явления, фиксируемые в созданиях вокальной лирики, этого самого чуткого из музыкальных жанров.
Масштаб песенно-романсного творчества Алябьева поистине широк: от сентиментально-чувствительной любовной лирики ранних творческих опытов до мотивов социального обличения, от робких побегов романтики — до подлинно реалистических обобщений. В искусство проникли образы повседневной действительности. Художников нового поколения привлекает так называемая «сниженная» тематика, картины повседневной действительности; смело и решительно вторгаются в область художественного творчества так называемые будничные сюжеты. И композитор не остается в стороне от развивающихся реалистических тенденций эпохи.
Афиша концерта 1947 года
«Звучащая автобиография» (И. Соллертинский) — черта, отличающая многие романсы Алябьева и характеризующая его как художника-романтика.
Однако тематика его вокальной
Алябьев — первый русский композитор, принесший в песню-романс образы Кавказа. Таковы две «черкесские» песни, «Грузинская», особенно «Кабардинская», в которых композитор использует характерные интонационно-мелодические особенности музыки народов Кавказа.
Кавказ с его романтическим очарованием, таинственностью, своеобразной экзотикой привлекал Пушкина, Лермонтова, А. Бестужева и других поэтов. В то же время Кавказ — место ссылки, изгнания. Все это, столь близкое сложившимся жизненным обстоятельствам самого композитора, не могло не привлечь его творческое внимание. В пушкинскую «Черкесскую песню» («В реке бежит гремучий вал») и в «Черкесскую» на слова Лермонтова («Много дев у нас в горах»), и в «Кабардинскую», особенно в дорогое детище композитора — оперу «Аммалат-Бек» по повести А. Бестужева-Марлинского Алябьев вводит мелодические обороты кавказского музыкального фольклора.
Советский исследователь В. А. Васина-Гроссман усматривает общность идейной направленности «Кабардинской» А. Бестужева-Марлинского, положенной в основу кавказской песни Алябьева, с «Хищниками на Чегеме» Грибоедова — стихотворением, написанным как бы от лица представителя свободолюбивого и мужественного народа, противопоставляющего свою свободу гнету русского самодержавия. Остановив выбор на бестужевской «Кабардинской», Алябьев, таким образом, воспринял декабристское понимание Востока как родины вольности. Наблюдения и выводы исследователя тем более заслуживают уважения, если вспомнить о долголетней дружбе Алябьева с создателем «Горя от ума», разделявшим идейные позиции декабристов.
Эти первые опыты творческого использования Алябьевым элементов кавказского фольклора в русской музыке нельзя не оценить и не отнести, в известной мере, к чертам новаторства художника.
Зачастую (и это также черты нового для своего времени) Алябьев отступает от привычной куплетности и соответственно художественному замыслу вводит элементы «сквозного» развития произведения. Это, в частности, имеет место в романсе балладного характера «Что затуманилась, зоренька ясная» (слова Вельтмана) или в пушкинском «Пробуждении» («Мечты, мечты, где ваша сладость»). Отличаются его романсы и свежими гармоническими приемами, как, например, романс «Гроб» на слова Ободовского и многие другие.
Широк круг идей и образов, воплощенных в романсной лирике Алябьева, богата тематика их, разнообразны формы вокального творчества, в котором встречаются собственно песня и романс, баллада и элегия.
Алябьев — талантливый мелодист, «прекрасный песнопевец» (Асафьев). Музыкальный язык его прост, выразителен, мелодика гибка, пластична.
Закономерно, что в ранних опытах Алябьев отдал значительную дань распространенным в русском быту начала века песенно-романсным интонациям, характерным для сентиментально-чувствительной лирики: мелодика плавная, округлая, фортепианное сопровождение арфообразное или скорее гитарное.