А.Беляев Собрание сочинений том 7
Шрифт:
Все это произошло до моего приезда в отделение. Прибыл я туда, для ранее намеченного обследования, в ночь на 26 января.
На вокзале меня встретил завот Головкин.
Я знал Головкина давно. Уравновешенный был человек и на редкость способный работник. При первом взгляде на него на этот раз в нем чувствовалась резкая перемена. Как будто какая-то непосильная тяжесть давила его. Мы прошли в отделение. Он три раза пытался начинать говорить о деле Чепикова, но всякий раз нервно бросал ключ на первой фразе, вскакивал и начинал ходить по комнате, тяжело вздыхая, с перекошенным лицом. Когда
— Неладное что-то творится с нашим завотом! Как нашли труп Чепикова, завот будто рехнулся.
И действительно, он производил впечатление ненормального человека.
И с этим человеком мне пришлось с глазу на глаз провести ночь.
Никогда я не забуду этой кошмарной ночи!
В поселке нет ни постоялого двора, ни гостиницы. На дворе ночь, мороз. Кругом — на сотни верст — голая степь. Ближайший поезд приходит только утром.
Я решил до рассвета засесть за работу. Обследуя в первую очередь работу телеграфа по отчетности за декабрь, я натолкнулся на исключительный хаос в делопроизводстве; много было дефектов и по другим отделам, не исключая денежного. Это было не похоже на Головкина. Сидя за работой, я невольно думал о деле Чепикова и о Головкине. Что так гнетет завота? Почему он производит впечатление почти ненормального человека? Что у него на душе? Не имеет ли он отношения к делу похищения сумок с червонцами? Эта мысль все чаще приходила мне в голову. Отчего он так нервничает? Не задумал ли он сам сбежать с червонцами?..
Изредка я бросал взгляды на Головкина — мы остались с ним одни в отделении. И каждый раз я встречал такой острый, такой пытливый его взгляд, что мне становилось все более не по себе. Между нами установилась какая-то связь. Мы будто выпытывали мысли друг друга. Перебрасываясь деловыми фразами, мы вместе с тем как бы, не прекращая, вели какой-то безмолвный разговор, какую-то душевную борьбу друг с другом. Наше нервное напряжение все увеличивалось. Головкин производил впечатление уже совсем ненормального человека. И в его отношении ко мне инстинктивно я чувствовал все большую враждебность.
Во мне как-то само собой возникла и укрепилась уверенность, что Головкин или убьет меня в эту ночь, или себя.
Один раз, когда я наклонился над книгами, следя незаметно углом глаза за Головкиным, ходившим в этот момент сзади меня, я заметил, что он вдруг весь как-то подобрался, наклонил голову, будто приготовился к прыжку, и так приближался ко мне. Я быстро обернулся к нему. Он выпрямился, отпрянул, смутился. По его лицу прошла судорога.
Чтобы хоть немного разрядить это ужасное нервное напряжение, я обратился к нему со словами:
— Простите, товарищ Головкин, за вопрос, — отчего вы так нервничаете? Убийство Чепикова, конечно, должно произвести тяжелое впечатление, но вы волнуетесь… как-то по-иному? Скажите откровенно, может быть, у вас касса не в порядке?
С величайшим напряжением, изменившись в лице, он сказал придушенным голосом.
— У меня касса в порядке, но… у меня не хватает имущества…
— Пустяков каких-нибудь? Давайте проверим кассу!
Головкин бросается к кассе с судорожно сжатыми пальцами, как бы желая защитить ее от меня, и искаженным голосом говорит:
— Нет, не пустяков! У меня не хватает револьвера!
— Как же он пропал?
— У меня его украли… бандиты, — вот те… что убили Чепикова. Карасев… убеждал
Касса оказалась в целости. Не хватало только револьвера и тридцати одного патрона.
Светало.
Я решил пойти на станцию, разыскать следователя и поговорить с ним.
— Чем вы объясняете странное состояние Головкина? — спросил я следователя, встретившись с ним.
Следователь только плечами пожал.
— Не понимаю! Недавно мы поймали киргиза-бандита. У него отобрали револьвер «Наган». Может быть, это и есть тот самый. А вот еще одна подробность, которой вы не знаете: когда во второй раз был арестован Карасев, он как-то умудрился послать на ваше имя телеграмму: «Прошу срочно прибыть и обревизовать N-ое отделение. Завот Головкин является расхитителем казенного имущества».
— Телеграмму эту я почему-то не получил. Вы не допрашивали Головкина?
— Головкина я не допрашивал, — ответил следователь, — потому что опасался за сохранность ценностей и самой работы отделения. Нужно сначала срочно прислать ему заместителя.
Подошел поезд…
Несколько часов спустя я из N-ска, лично, по телеграфу, передавал приказание своему помощнику о срочном подыскании служащего и переброске в злополучное отделение. Головкина я решил освободить под предлогом, что ему необходим отдых. Через 3 часа райзавконт N-ска, с квалифицированным работником и опытным почтальоном, выехали в N-ое отделение. Дальнейшие события развернулись после моего отъезда.
Утром в день моего отъезда Головкину позвонили из ГПУ и просили прийти за получением червонцев, отобранных при обыске у братьев Глиновых. Головкин захватил с собой надсмотрщика Фомина. При нем получил червонцы, при нем положил их в кладовую и кладовую опечатал.
А на следующую ночь Фомина разбудила сестра Головкина.
— Я страшно беспокоюсь, — сказала она. — Несколько часов тому назад брат ушел из дома, надев старый костюм.
Прощаясь со мной, он сказал: «Иду в ГПУ и, может быть, надолго»…
Фомин тотчас позвонил в отделение ГПУ.
— Головкин у вас?
— Нет, и не приходил, — был ответ.
— Плохо дело! Не покончил ли он с собой?..
И Фомин стал искать, не оставил ли Головкин записки. Ни в конторе, ни в его комнате записки не было. Фомин вскрыл наружный почтовый ящик и нашел то, что искал…
— «Ночь с 26 на 27 января, — писал Головкин. — Ухожу навсегда. Все деньги целы, подложных переводов не ищите, не было, хотя можно было делать на тысячи червонцев. Целый ряд обстоятельств побудили меня уйти. Убийц держите крепко, убегут. Если и будет какая недостача имущества, то не считайте его присвоенным мною. Сестру мою прошу оставить в покое, она ничего не знает. В конторе, в столе печати, шифры на месте, целы. Кладовая опечатана совместно с Фоминым. Полученные 213 червонцев в шкатулке, сумки в шкафу внизу. Напрасно т. начальник Округа беспокоился и успокаивал меня, боялся, что я убегу с деньгами, — нет. Что побудило меня к развалу конторы — мое болезненное состояние души. Убийцы воспользовались этим. Теперь я уверен, что револьвер похищен убийцами. Ну, пора идти. Труп мой, если не съедят собаки, найдете у железной дороги к разъезду. Прошу не резать и не искать признаков отравления. Я замерзну, никого не беспокойте, ни с кем я не был связан. Г о л о в к и н».