Ацтек. Том 1. Гроза надвигается
Шрифт:
– Он не может жевать или глотать, – сказал мой проводник, – поэтому пищу в него приходится заталкивать по этому верхнему концу пищевода. Поскольку, чтобы принять пищу, карлику приходится запрокидывать голову назад и он не может видеть, чем его кормят, иные из посетителей играют с ним злые шутки. Какой только гадости ему не давали: и слабительное и кое-что похуже. Бывало, этот несчастный оказывался на волосок от смерти, но он настолько жаден и глуп, что все равно откидывает голову назад, завидев посетителя, который собирается его покормить.
Меня передернуло, и я поспешно прошел дальше. Следующий текуани, казалось, не спал, ибо один его глаз был открыт, тогда как второй
– Это существо называется женщина-тапир, – заявил коричневый старик, и я знаком попросил его говорить потише. – Нечего стесняться, скорее всего, она спит. Один глаз у нее зарос кожей, а другой лишился век, поэтому и кажется, будто он смотрит. Да и вообще, обитатели людского зверинца быстро привыкают к тому, что их обсуждают вслух.
Но мне совершенно не хотелось обсуждать это жалкое создание. Почему ее назвали в честь тапира, я уже понял: нос несчастной имел форму свисающего хоботка, прикрывавшего рот, если таковой у нее вообще имелся. Правда, не скажи мне старик, что перед нами женщина, я не смог бы определить пол этого создания. Голова вовсе не походила на человеческую, да и различить грудь на сформированном из тестообразной плоти торсе было решительно невозможно. Никогда не закрывающийся глаз смотрел прямо на меня.
– Карлик без челюсти и родился в таком плачевном состоянии, – сказал мой проводник. – Но эта женщина была совершенно нормальной и уже взрослой, когда ее искалечило в результате какого-то несчастного случая. Судя по отсутствию ног, там не обошлось без чего-то режущего или рубящего, все же прочее наводит на мысль об огне. Знаешь, огонь ведь не обязательно сжигает плоть. Порой она просто размягчается, растягивается, тает, так что из нее можно лепить...
Тут у меня скрутило желудок, и я через силу пробормотал:
– Не будь жестоким, помолчи. Она ведь может нас услышать.
– Она! – Старик насмешливо хмыкнул. – Ну конечно, ты ведь всегда очень любезен с женщинами. – Он сделал в мою сторону чуть ли не обвинительный жест. – Кажется, ты только что выбрался из постели одной красотки? А не хочешь ли сейчас совокупиться и с этой, раз ты считаешь, что про такое существо можно сказать «она».
От одной лишь мысли об этом меня нестерпимо затошнило. Я сложился пополам, и меня прямо там, перед этой чудовищной живой кучей, вырвало всем, что я съел и выпил за эту ночь. А когда, опустошив желудок и восстановив дыхание, я бросил извиняющийся взгляд на открытый глаз, из него, не знаю уж, был ли он бодрствующим или просто слезящимся, выкатилась единственная слеза. Обнаружив, что, пока меня рвало, мой проводник исчез, я повернул обратно, прошел через зверинец и вышел наружу.
Но на этом мои неприятности не закончились. Когда уже под утро я добрался до ворот дворца Ауицотля, стражник сказал:
– Прости за беспокойство, текуиуа Микстли, но тебя очень хотел видеть придворный лекарь. Не зайдешь ли ты сначала к нему?
Стражник проводил меня к комнатам придворного целителя, который, стоило мне постучаться, тут же отворил дверь. Лекарь не спал и был полностью одет. Караульный, отсалютовав, отбыл на свой пост, а хозяин покоев окинул меня взглядом, в
– Скажи, мальчик по имени Коцатль – это ведь твой раб?
– Да. Он что, заболел?
– Да нет, несчастный случай. Он ранен. Скажу сразу, рана не смертельная, но и пустяковой ее не назовешь. Когда толпа стала расходиться с площади, мальчика нашли лежащим без сознания рядом с Камнем Битв. Похоже, он стоял слишком близко от бойцов.
Надо же, а ведь я ни разу не вспомнил сегодня о Коцатле с того самого момента, как поручил ему высматривать в толпе Чимальи.
– Выходит, господин целитель, его порезали?
– Да. Рана серьезная... и странная.
Не сводя с меня взгляда, лекарь взял со стола окровавленную тряпицу, развернул ее и показал мне то, что там находилось: не полностью развившийся мужской член.
– Как мочка уха... – пробормотал я.
– Что?
– Ничего, так... Говоришь, рана не смертельная?
– Наверное, мы с тобой сочли бы, что она хуже смертельной, – сухо произнес целитель, – но мальчик выживет, это точно. Он потерял много крови и весь в синяках и кровоподтеках, но это, скорее всего, из-за тесноты и давки. Так или иначе, он не умрет и, будем надеяться, не станет слишком уж сокрушаться о своей потере, ибо еще не имел возможности осознать ценность того, чего так рано лишился. Рана чистая, грязь в нее не попала, так что к тому времени, когда мальчик оправится от потери крови, она уже заживет. Я позаботился о том, чтобы, когда она будет затягиваться, там, где надо, осталось маленькое отверстие. Сейчас раб находится в твоих покоях, текуиуа Микстли, и я взял на себя смелость положить больного мальчика не на его тюфяк, а на твою постель. Она помягче.
Поблагодарив лекаря, я поспешил вверх по лестнице. Коцатль лежал на моей пышной постели, укрытый одеялом. Дыхание его было слабым, болезненно раскрасневшееся лицо свидетельствовало о легком жаре. Осторожно, чтобы не разбудить мальчика, я сдвинул покрывало. Он был голый, не считая повязки между ног, удерживаемой обмотанной вокруг бедер лентой. На плече Коцатля, явно на том месте, за которое нападавший схватил его одной рукой, в то время как другая орудовала ножом, остался синяк. Больше никаких упомянутых лекарем кровоподтеков я не видел, до тех пор пока Коцатль, вероятно ощутив прохладу ночного воздуха, не пробормотал что-то во сне и не перевернулся, показав спину.
– Твоя бдительность и верность не останутся без награды, – сказал я мальчику, хотя плохо представлял себе, в чем эта награда будет заключаться.
Как выяснилось, исполненный жажды мести Чимальи в тот день и вправду укрывался в толпе, но поскольку я почти все время находился на виду и у него не было возможности исподтишка напасть на меня, он выбрал в жертву моего раба. Но зачем было его калечить, ведь мальчик не сделал Чимальи ничего дурного?
Однако потом я припомнил странное выражение на лице целителя и сообразил, в чем тут дело. Лекарь подумал, что, во всяком случае по мнению нападавшего, мальчик был для меня тем же, кем являлся для Чимальи Тлатли. Он нанес удар ребенку не для того, чтобы лишить меня раба, которого легко заменить, но желая искалечить моего предполагаемого любовника. Он выбрал такой способ мести, чтобы посмеяться надо мной. И тут я заметил еще кое-что: на худенькой спине Коцатля блестел знакомый красный отпечаток ладони Чимальи. Только на сей раз художник смочил руку не собственной кровью.