Ад уже здесь

Цормудян Сурен Сейранович

— Погоди. Спрошу у этого хмыря, — пробормотал Дитрих и после некоторой паузы ответил: — Нет, слава богу. Это Исетский карьер. Тут когда-то добывали что-то. Гранит или что-то в этом роде. Говорит, мы уже близко. Меньше десяти километров осталось по прямой.

Впереди замаячили какие-то строения. Все они были в плачевном состоянии. Обваленные крыши. Разбитые стены.

Иные строения вообще представляли собой компактные груды запорошенных снегом обломков. Где-то в стороне стоял огромный самосвал. Его размеры пугали, словно они прибыли в царство каких-то жутких великанов. Гигантский кузов был загружен с горкой. Колеса его давно были спущены, и на одном вообще отсутствовала

резина. Чуть дальше были видны еще самосвалы и грузовики, но уже обычные. Не таких пугающих размеров. Опрокинутый экскаватор. Разобранные или сгоревшие останки рабочих бытовок. Дальше дорогу пересекала железная дорога. И похоже, не одна. На нескольких путях стояли длинные эшелоны грузовых вагонов, которые так и остались тут стоять с того рокового дня, когда весь этот промысел в карьере, как и многое другое в человеческой жизни, перестал иметь какое-либо значение.

Они долго объезжали заброшенные эшелоны с бесконечной вереницей вагонов. Затем снова руины каких-то строений. И снова лес. Конвой двигался по широкой просеке, которая, однако, довольно скоро кончилась новым пейзажем разрушенных строений. Чуть в стороне — несколько холмов и длинные элеваторы, тянущиеся к их вершинам. Снова много разбитой, сгоревшей или разобранной техники. Миновав этот участок, они выехали на непривычно ровное место, свободное и от техники, и от руин, и от какой-либо растительности.

— Так, тут не останавливаться, — послышался голос Дитриха в динамике рации. — Это бухта Исетского озера. Лед, конечно, крепкий, но кто его знает. Надо поскорее миновать это место.

* * *

Сумерки сгущались, возвещая об окончании очередного безликого и похожего на другие дня. Мало кто следил теперь за календарем. Это была роскошь и привилегия тех, кто не утратил еще признаки цивилизованности. Было немало и таких, кому числа и месяцы приносили боль, когда безликие даты обретали очертания событий давно минувшей эпохи. Больно было осознавать, что такого-то числа день рождения близкого человека, которого давно уже нет в живых, так как его или ее поглотил пожар ядерной войны или ее последствия. Больно было вспоминать, что было в этот день много лет назад. Поход в парк аттракционов? Прогулки по зоопарку? Визит в театр? Увлекательная и запоминающаяся поездка, от которой остались красочные яркие фотографии с позабытой гаммой цветов и непривычно ярким для нового времени солнечным светом? Теперь все это вызывало лишь боль и бесконечное чувство страшной утраты. Николай только теперь запоздало начал понимать, почему даже в цивилизованном Надеждинске летоисчисление началось с нуля и был сейчас не две тысячи какой-то там год, а просто двадцатый. Двадцатый год после конца. Наверное, так легче. Понимал он теперь и то, отчего были такими напряженными и сосредоточенными лица людей, когда они проговаривали даты. Ведь даже если ты не хочешь думать о том, какой сегодня день, то обществу, старающемуся остаться цивилизованным насколько это возможно, просто необходим календарь. Хотя бы для эффективной работы дающей пищу оранжереи. И люди, превозмогая боль, пользовались календарем и помнили даты, которые то и дело бередили старые раны воспоминаний. Все это навеяло Николаю аналогию с замкнутым кругом или ямой, в которую угодило человечество давным-давно. А мысли о яме, наверное, навеяны названием этого странного, все больше окружаемого сгущавшимися сумерками места. Ганина яма.

— Что скажешь, Варяг? — Крест, как и Яхонтов и Дитрих, наблюдал в бинокль, укрывшись за снежной насыпью.

— Что-то не пойму. Вот комплекс монастырский. Вон храм, обложенный срубом.

Значит, внешние посты там должны быть. И курган тот снежный, рядом возле которого два танка стоят, говорит о том, что это вход в шахту. Верно?

— Ну, верно, — проворчал Дитрих. — А что, собственно, тебя смущает?

— Да то, что никаких признаков наличия внешнего поста. Никакого патруля. Вообще мертвая тишина. Даже вояки на посту или курят, или болтают почем зря. А тут тишина, словно затаились. Дымка и света не видно. Ждали нас? Или они такие дисциплинированные? В этом я сильно сомневаюсь. Но эта тишина настораживает. Вам так не кажется, коллеги?

— Согласен, — кивнул Людоед.

— Ладно, — вздохнул Дитрих и включил рацию. — Парни, тащите эту овцу сюда.

— Есть, командир, — ответила рация.

Ждать пришлось минут двадцать. Машины они покинули на безопасном удалении от этого места и, оставив там охрану, двигались сюда уже на снегоступах, аккуратно и медленно продвигаясь, чтобы остаться незамеченными. Однако подозрительная тишина на базе черновиков могла говорить, что их все-таки заметили.

Когда рейдеры приволокли пленного, то у него был завязан рот. Дитрих достал охотничий нож и прислонил его острием к горлу черновика.

— Слушай, недоносок, сейчас я повязку сниму и пасть твою освобожу. Но имей в виду, если ты вздумаешь шуметь, свистеть, кричать и даже пердеть, в надежде предупредить своих соратничков, я воткну это тебе в глотку по самую рукоятку и потом буду проворачивать, пока рука не устанет. А когда устанет, меня сменят мои товарищи и будут проворачивать дальше. Понял, урод?

Черновик быстро заморгал глазами и засопел. Рейдеры сняли повязку.

— Мужики, я чуть не помер, — зашептал пленный. — У меня насморк…

— Заткнись, — рявкнул Дитрих. — Почему тишина такая на базе?

— А я почем знаю? — дрожащим голосом пробормотал черновик. — Нас с самого утра не было тут. Когда уезжали, то нормально было. Дрова вон там заготавливали. Пилили поваленные деревья. Зверя стреляли неподалеку. Шахту рыли.

— Какую еще шахту?

— Ну, эту. Нашу. Глубже она ведь завалена. А мы ее откапываем.

— Зачем?

Черновик вдруг замолчал, словно осознав, что сболтнул что-то лишнее.

— Я тебя, сука, спрашиваю, — угрожающе зарычал Дитрих.

— Там это… ну, мы жилища свои расширяли. Новые этажи подземные делали. И это… с метро соединиться хотели… Вот…

— Вы совсем, что ли, идиоты? Метро в городе. И до ближайшей станции километров десять. Вы как с ним собирались соединиться?

— Так ведь новую ветку рыли перед войной. Верхнеисетская станция, — пожал плечами пленный.

— Баран, верхнеисетская ветка тянулась к Новомосковскому тракту. А это на юге, за южным озером. Ну вы и дебилы. — Рейдер тихо рассмеялся.

— Значит, дебилы, — вздохнул черновик. И похоже было, что вздохнул он с облегчением, поскольку продолжения этой темы явно не желал.

— Погоди, приятель, — подал вдруг голос Людоед. — По-моему, он не такой тормоз, каким хочет казаться. Да? — Крест угрожающе улыбнулся и медленно стал доставать свою катану из ножен. — Знаешь, какая она острая?

— Эй, ты чего? — испуганно пробубнил пленный.

— Ну-ка подержите ему руку. Отсеку для начала кисть.

— Не надо, — простонал тот, прижимая к себе руки. — Пожалуйста, не надо…

— Говори, куда вы шахту рыли.

— Я не знаю.

Получив удар по лицу, пленный распластался на снегу и схватился ладонями за нос.

— Слушай, свинья. У нас мало времени. Поэтому считаю до ста. — Крест занес над ним свой меч. — Итак. Девяносто девять.