Ад в тихой обители

Дикинсон Дэвид

— А как у тебя во всей этой каше дело канцлера Юстаса? — Завершив рисунок распятия, Джонни, похоже, вычерчивал на скатерти соборный шпиль.

Пауэрскорт вздохнул.

— На этой стадии не до отдельных дел, но прогресс наблюдается. Мне уже многое известно насчет всех трех комптонских убийств.

Аудитория в дружном недоумении вскинула глаза: «трех»? Разве не двух? Детектив явно ошибся от усталости.

— Простите, — сказал Пауэрскорт, — не успел рассказать. Я сам лишь недавно узнал, только, пожалуйста, не спрашивайте как, что Джон Юстас, скончавшийся вот в этом самом доме, тоже был зверски убит. Его убили первым, отрубив голову и водрузив ее на столбик спального балдахина. Вторым стал задушенный и сожженный в очаге Певческой столовой Артур Рад. Третьим погиб Эдвард Гиллеспи, чье тело, разрубив на части, разбросали по всему графству. Все три убийства, безусловно, связаны. Я был слеп, сразу не увидев эту связь.

— Какую связь? — спросил Патрик.

— Ту связь, что коренится в стародавнем «упразднении монастырей». Трудно поверить, да? Я поясню. Почти шесть с половиной веков храмовый ансамбль, именуемый ныне Комптонским собором, был католическим аббатством Пресвятой Девы Марии. С тысяча пятьсот тридцать восьмого года вожди Реформации начали процесс ликвидации, вернее сказать — конфискации монастырских обителей. На месте здешнего аббатства, разгромленного в числе последних бастионов католицизма, возник протестантский кафедральный собор. Многие комптонцы не согласились с новейшей христианской догмой, навязанной им мечом. Этих бунтовщиков казнили. И казнили их по-разному. Одних жгли у столба, подобно тому как жарили тело Артура Рада. Других четвертовали на манер расправы с Эдвардом Гиллеспи. Последнему настоятелю аббатства отрубили голову, выставив ее затем на шесте у ворот церковного двора, — участь погибшего Джона Юстаса, хотя неясно, собирались ли водрузить голову канцлера где-нибудь кроме столбика его кровати. Убийца старательно демонстрировал символичную симметричность. Много лет назад тремя жесточайшими способами здесь казнили противников перевода всей страны из католичества в англиканство. Три современных противника возвращения из англиканства в католичество недавно убиты здесь так, будто из глубины столетий их настигло кровавое эхо. Перед нами дикая, извращенная форма вполне явственной исторической мести.

Пальцы жаждавшего схватить блокнот и карандаш Патрика Батлера барабанили по столу. Энн Герберт была на грани обморока. Губы леди Люси в такт частому дыханию беззвучно пели арию из «Мессии». Джонни Фицджеральд уже четверть часа не подливал себе вина. За окном в полуночной тиши раздавалось мрачное совиное уханье.

— Понятно, Фрэнсис, — кивнул Джонни. — Самое время нашему архиепископу и прочим нашим министрам употребить власть. И прихлопнуть эти тени старых монастырей.

— Не так все просто, Джонни. — Пауэрскорт медленно обвел глазами четверых своих слушателей. — Вряд ли это выход. Мне представляется вполне возможным, что люди, сплоченные мечтой о возрождении католичества, не имеют никакого отношения к убийствам — и эти злодейства потрясают их так же, как и нас. В конце концов, хоть и маловероятно, комптонским убийцей может оказаться кто-то совсем другой. Неплохо бы, конечно, строго изолировать несколько явных для меня заговорщиков, но доказательств нет.

Пауэрскорт вдруг заметил, что Энн Герберт вот-вот лишится чувств. Не стоило, наверное, приглашать ее на вечер со столь страшными разоблачениями.

— Пожалуй, на сегодня достаточно, — улыбнулся он леди Люси. — Я собирался, друзья, просить вашего совета, но уж в другой раз. Закончу призывом дружно молиться, дабы никто из причастных к плану религиозного переворота не передумал до кануна Пасхи.

— Ладно, помолимся, Фрэнсис, — сказал Джонни, — только давай попросим Боженьку, чтоб эти заблудшие раскаялись и остались добрыми англиканцами.

— Не надо, — возразил Пауэрскорт. — Всякий несогласный будет убит, как предыдущие комптонские жертвы. Католиком или англиканцем, но лучше быть живым, чем мертвым.

На следующее утро Пауэрскорт отправился на встречу со старшим инспектором полиции. Покачиваясь в седле, он мысленно сочинял письма епископу Эксетера, окружному судье, секретарю архиепископа. «Простите, если содержание этого письма покажется вам весьма необычным…» Нет, не годится. «Несмотря на странное содержание этого письма, я заверяю вас, что пишу его в полном душевном здравии…» Еще хуже. Лишь начни уговаривать, что ты не сумасшедший, тебя наверняка сочтут умалишенным. Правильнее просто придерживаться фактов. Однако сухой перечень вообще не произведет впечатления… Впрочем, одно письмо Пауэрскорт перед завтраком уже написал и отослал. Доложил нанявшей его миссис Августе Кокборн (в настоящее время проживавшей на маленькой вилле под Флоренцией), что с прискорбием вынужден подтвердить справедливость ее подозрений относительно насильственной смерти брата. Обойдясь без подробностей, он обещал вскоре написать еще и назвать наконец имя убийцы. Оставалось надеться, что итальянская почта верна традициям своей неспешности.

Старший инспектор Йейтс сидел в маленьком дальнем кабинете полиции, занятый чтением стопки рапортов и пометками в разлинованном гроссбухе: выяснялись алиби всех обитателей соборной территории. Пауэрскорт уже обсуждал с инспектором убийство Джона Юстаса. Теперь он рассказал ему о готовящемся на Пасху массовом обращении в католичество. Йейтс был ошеломлен:

— Помилуй, Господи, сэр, вы уверены? Это же церковный раскол!

Пауэрскорт изложил свои соображения, поведал о секретных визитах здешних каноников на мессы, о связях высоких духовных персон собора с покойным кардиналом Ньюменом. Передал и свой разговор с доктором Блэкстафом.

— Насколько вся эта штука законна? — задумался старший инспектор, которому за годы учебы и долгой практики так и не удалось освоить необозримую массу парламентских решений, постановлений и примечаний к резолюциям.

— Думаю, незаконна, — сказал Пауэрскорт. — Но Бог знает, в каком парламентском указе это найдешь. До утверждения официального равноправия католиков запрещалось служить мессы в англиканских церквях, хотя не знаю, действует ли запрет по сей день. И потом, в настоящий момент ничего преступного не происходит. Нельзя же арестовать людей по подозрению, что они сделают нечто дурное через неделю.

— Вы полагаете, именно это толкнуло на убийства?

— Полной уверенности нет, — честно признался Пауэрскорт. — Быть может, заговорщиков-католиков убийца возмущает, как и нас. Меня страшит, что, едва мы начнем расспросы насчет пасхального торжества, палач вновь примется за свое. Боюсь, такой вариант неизбежен. Я уже говорил вам, это не обычный убийца, его ведет безумная страсть, не понятная простым смертным. — Пауэрскорт помолчал и продолжил: — Вам не хуже меня, старший инспектор, известны главные житейские мотивы убийц. Деньги, выгода, ненависть, ревность, месть. Но здесь так просто не определить. Хотя ингредиенты мести и ненависти очевидны.

— Мне кажется, — сказал Йейтс, — это какое-то одновременно и уголовное убийство, и то, которое бывает на войне. Ведь тысячи и миллионы людей поубивали в битвах за веру, так ведь?

Перед мысленным взором Пауэрскорта пронеслись картины лютой бойни христиан в римском Колизее, сцены средневековых чисток и погромов, повальное избиение катаров [54] в их пиренейских крепостях и резня на арене Вероны, разрушительный ураган европейских религиозных войн XVI века, и далее, и далее…

54

Катары (другое название — альбигойцы) — одно из направлений широкого еретического движения в Западной Европе XII–XIII вв. Исповедовали абсолютный дуализм, чтя наряду с Богом добра и Бога зла. Жестоко преследовались католической церковью.

— Вы правы, старший инспектор, — согласился Пауэрскорт. — Такое впечатление, что, поутихнув на пару столетий, в Комптоне вновь разгорелась война за веру.

— Лично вам, леди Пауэрскорт. — Дворецкий подал довольно мятый конверт с надписью шатким детским почерком: «Ферфилд-парк. Для леди Пауэрскорт».

— А кто это принес, Маккена? — вскрывая послание, спросила леди Люси.

— Не знаю, мадам. Я нашел письмо в прихожей, его просто подсунули под дверь.