Ада, или Радости страсти (Часть 1)
Шрифт:
– У тебя совершенно черное сердце, папа, - сказал обрадованный Ван, перенявший этот жаргонный оборот у Руби, своей ласковой юной нянюшки, родившейся на Миссисипи, в местах, где большая часть мировых судей, филантропов, разного рода первосвященников так называемых вероисповеданий и иных почтенных и родовитых людей обладает темной или смуглой кожей, унаследованной от предков из Западной Африки - первых мореходов, достигших Мексиканского залива.
– Как знать, как знать, - задумчиво продолжал Демон.– Поместье едва ли стоит больше двух миллионов, да надо еще вычесть то, что должен мне кузен Дан, а заодно и окончательно загаженные Ладорские пастбища, от них все равно придется понемногу избавляться, если, конечно, местные помещики не взорвут на воздух керосиновый завод, стыд
(Настал черед "отцовской шарманки".)
– ...впрочем, хорошему сыну надлежит со смиреньем внимать отцу, даже когда тот заводит свою шарманку... Да, так она мне сказала, что Ада частенько видается с ее сыном, et cetera. Это правда?
– В общем нет, - сказал Ван.– Они встречаются время от времени больше в гостях. Обоим по нраву лошади, скачки - вот и все. И никаких et cetera, тут даже говорить не о чем.
– И прекрасно! Ага, я слышу чью-то зловещую поступь. Прасковья де Прей обладает худшим из недостатков сноба: склонностью к преувеличениям. Bonsoir120, Бутеллен. Что-то ты стал багров, точь-в-точь вино твоей родины, впрочем, все мы, как говорят америкашки, не очень-то молодеем, вот и мою прелестную посланницу перехватил дорогою какой-то ухажер поудачливей и посвежее.
– Прошу, папочка, - пролепетал Ван, вечно боявшийся, что какая-либо из многословных отцовских шуток обидит слугу - между тем, как сам он временами грешил чрезмерной резкостью.
Впрочем, - воспользуемся приевшимся повествовательным оборотом, старый француз слишком знал своего прежнего барина, чтобы обидеться на господскую шутку. Ладонь его еще приятно звенела после шлепка по молодому, сочному заду Бланш, которая не смогла понять простой барской просьбы, да еще и вазу с цветами раскокала. Поставив поднос на низкий столик, он со скрюченными, словно бы продолжавшими держать его пальцами отступил на несколько шагов и лишь тогда любовным поклоном ответил на приветствие Демона. Как здоровье мсье, по-прежнему отменное? Разумеется.
– Я был бы не прочь получить к обеду бутылку вашего "Шато-Латур д'Эсток", - сказал Демон, и едва дворецкий, мимоходом сняв с фортепиано мятый носовой платочек и отвесив еще один поклон, удалился: - Ну, а сам-то ты как ладишь с Адой? Ей сколько - уже без малого шестнадцать? Весьма музыкальна и романтична?
– Мы с ней большие друзья, - сказал Ван (тщательно приготовивший ответ на вопрос, который ожидал рано или поздно от кого-то услышать).– В сущности, у нас гораздо больше общего, чем, скажем, у обычных влюбленных или у брата с сестрой, двоюродных, а то и родных. Сказать по правде, мы почти неразлучны. Мы много читаем, она, благодаря дедовской библиотеке, на редкость образованна. Знает названия всех здешних цветов и птичек. Вообще девочка презанятная.
– Ван...– примерился было Демон, но примолк - как примерялся и примолкал за прошедшие годы уже множество раз. В конце концов сказать придется, однако сейчас не самый удобный момент. Он вставил монокль и оглядел бутылки.– Ну-с, что ты скажешь насчет аперитива? Отец дозволял мне "Лиллетовку" и "Иллинойскую запеканку" - "антрану свади", как выразилась бы Марина, пойло было похлеще трюмной водицы. Подозреваю, что у твоего дядюшки имеется за соландерами его кабинета потаенный складик, в котором он хранит виски почище этого usque ad Russkum121. Что ж, отведаем, как и собирались, коньячку - или ты законченный "filius aquae"?
(Каламбур вышел у него ненароком - всякому случается, заболтавшись, ляпнуть какую-нибудь несусветицу.)
– Предпочитаю кларет. Попозже налягу на "Латур". Нет-нет,
– Надо будет сказать Марине, - произнес Демон, прополоскав десны и без спеха сглонув, - что ее мужу пора перестать наливаться до изумления водочкой и перейти на французские и калифранцузские вина - особенно после недавнего ударчика. Я его днями встретил в городе, невдалеке от Мэд-авеню, смотрю, вполне нормально двигается мне навстречу, но как только заприметил меня - за целый квартал, - завод у него начал слабеть, и в конце концов он замер - просто-напросто встал как вкопанный!– так до меня и не дошел. Как хочешь, а это ненормально. Ладно. Как мы говаривали в Чусе, за то, чтобы наши милашки никогда не встречались друг с дружкой. Одни только юконцы воображают, будто коньяк нехорош для печени, и то потому, что у них ничего кроме водки не водится. Ну что же, я рад, что ты подружился с Адой. Это славно. Давеча в галерее на меня наскочила на диво ладная субреточка. Ни разу не подняла глаз от пола и отвечала все по-французски, как я ни... Пожалуйста, мой мальчик, слегка подвинь ту ширму, вот так, хорошо, солнце, особенно если оно лупит из-под грозовой тучи, не для моих бедных глаз. И не для бедных желудочков. Тебе нравятся этакие, а, Ван - склоненная головка, открытая шея, высокие каблучки, и все рысцой да враскачку, нравятся, нет?
– Видите ли, милостивый государь...
(Сказать ему, что я самый молодой из венусианцев? Интересно, он тоже из наших? Подать знак? Нет, не стоит. Ну, отвечай же что-нибудь.)
– В общем, у меня в Лондоне был довольно пылкий роман с моей партнершей по танго, - ты видел наш танец, когда прилетал на последнее выступление, помнишь?
– Как не помнить. Занятно, стало быть, нынче это называется "танцем".
– Мне кажется, милостивый государь, коньячку вам уже хватит.
– Ишь ты, поди ж ты, - сказал Демон, с трудом воздерживаясь от щекотливого вопроса, вытесненного из разума Марины (если ему вообще удалось проникнуть туда каким-нибудь задним ходом), быть может, лишь ее неспособностью выстроить родственную - кровную аналогию; ибо всякая неспособность есть синоним многомыслия, и ничего не бывает полнее пустой головы.
– Разумеется, - продолжал Демон, - в пользу летнего отдыха в деревне можно сказать многое...
– Свежий воздух и прочее, - вставил Ван.
– Но кто бы поверил, что юноша посмеет указывать отцу, сколько тот вправе выпить?– наливая четвертую рюмочку по самый золотой ободок, заметил Демон и продолжил, держа ее за тонкую ножку: - С другой стороны, без летней любви и жизнь на свежем воздухе может показаться тоскливой, а в здешнем соседстве достойных девушек днем с огнем не сыскать. Есть, конечно, милашка Эрминина, une petite juive tres aristocratique, но сколько я знаю, она помолвлена. Да, кстати, де Прей сообщила мне, что ее сын записался в добровольцы и скоро примет участие в этой злосчастной заграничной затее, на которую нашей стране следовало бы не обращать никакого внимания. Интересно, не оставит ли он у себя за спиной соперника?
– О господи, разумеется, нет, - ответил честный Ван.– Ада девушка серьезная. У нее нет ухажеров - кроме меня, ca va seins durs. А ну-ка, папа, кто так сказал вместо "sans dire"122, ну, кто, папа, кто?
– А! Кинг-Винг! Это когда я спросил, как ему нравится его жена-француженка. Ну что ж, приятно слышать такое об Аде. Так говоришь, она любит лошадей?
– Она любит все то, что любят наши красавицы, - сказал Ван, - балы, орхидеи и "Вишневый сад".
Тут в гостиную вбежала и Ада. Да-да-да, вот она я! Сияющая!
Старый Демон, сложив горою радужные крылья, полупривстал и сразу осел, обнимая Аду одной рукой, держа рюмку в другой, целуя девочку в шею, в волосы, зарываясь в ее свежесть с пылом, для дядюшки отчасти чрезмерным.
– Боженька!– воскликнула она (и этот внезапно прорвавшийся отголосок детской наполнил Вана умилением, attendrissement, melting ravishment, даже большим того, которое, по-видимому, испытывал его отец).– Как я рада видеть тебя! Когтями раздирая облака! Он камнем пал, где замок был Тамары!