Адаптация
Шрифт:
Снова стою в коридоре. Вместо серых стен густое переплетение труб, досок и проводов. Не могу оторвать даже щепку. Свет пробивается через щели, источника не различить. Иду, блуждая темными коридорами. Коридоры становится все уже. Сначала пригибаюсь, потом ползу на коленях, на животе. Тут сверху что-то опускается на спину, ломая позвоночник. В затылок впивается игла, парализует все, в том числе и глаза. Я смотрю на кусок стены. Стена оплывает воском превращаясь в окошко, закрытое деревянными жалюзи. Через них видно комнату, такие же серые стены, лампочка под потолком. Дверь открывается, в комнату входят двое мужчин, таща в руках какие-то доски. Серые штаны, серые куртки, серые кроссовки. Серые лица. Мужчины продолжают таскать в комнату деревяшки, какие- то блоки, в конце концов они затаскивают в комнату тяжелую пластику металла и моток цепи. Собирают из деревяшек скамью с колодками, ставят два вертикальных бруса с направляющими. Между ними ставят кусок метала, снимают с него кожух. Пластина оказывается гильотинным ножом.
Я
Гильотина собрана, в комнату заносят конторку, в нее закладывают стопку папок. Вдоль стен расставляют стулья. Мужчины выходят. Тишина, удары сердца. Сколько там в минуту ударов? Шесть десятков? Через двенадцать часов в комнату вошли те же мужчины. В руках одного из них были пластиковые корзины.
Через некоторое время в комнату зашли трое. Двое в какой-то военной форме, и еще один, в бесформенной робе, лысый. Конвоиры встали у двери. Мужчина в робе подошел к мужчине за конторкой, и протянул ему какой-то квиток. Тот со скучающим видом взял кусок картона, отметив что-то в тетрадке, и махнул своему помощнику. Тот подставил к гильотине корзину, поднимает доску на основании, к нему понуро подходит мужчина в робе. Помощник конторского крепит тело на проволочные тяжи. Опускает тело на ложе, задвигает, опускает фиксатор на шею. Дергает рычаг. Голова падает в корзину, фонтан крови. Кровь на сером полу, серых стенах. Бритая голова в корзине. Тишина. Мужчина за конторкой что-то помечает в документах. Его помощник поднимает доску с телом, снимает фиксаторы и ловко опускает обезглавленный труп на стул. У ног тела ставит корзину с головой. Делает какую-то пометку маркером на бритом затылке. Мужчины конвоя расписываются в папке и уходят. Через несколько минут возвращаются, но уже с новым пленником. Это молодая девушка. Ее трясет, слезы текут по лицу, фигуру не видно за бесформенной робой. Но она молча отдает квиток мужчине за конторкой, тот снова делает пометку, потом глядит на девушку, и протягивает ей какую-то вещь. Что-то раздраженно говорит. Та как сомнабула берет в руки резиновое сколько и собирает волосы в тугой узел на макушке. Мужчина за конторкой одобрительно кивает. Все повторяется. Когда доска опускается на направляюще девушка начинает истерически рыдать. Но не вырывается. Свист ножа, плачь обрывается. Пометка маркером на лице. Проходят часы. Все повторяется снова и снова. Мужчины и женщины. Старые и молодые. Решительные и рыдающие, словно прибитые пыльным мешком, равнодушные. Потерянные. Ни кто не сопротивлялся. Комната заполнилась сидящими телами. Один раз все ушли на обед. Как я это понял? Они вернулись через четыре тысячи ударов сердца. Конторский что-то жевал. Когда почти все стулья были заполнены, в комнату вошла женщина, с двумя детьми. И неизменные конвоиры. Внутри что-то оборвалось. Я понял, что сейчас увижу. Но глаза закрыть не мог. В глазах женщины пылала ненависть. Она кинула на конторку два квитка. Конторщик, чем то недовольный, кивает на корзину своему помощнику, ругаясь сквозь зубы протягивает ей резинку и два куска плотной ткани. Женщина завязывает детям глаза, что-то шепча им. Те стараются заглянуть в лицо матери, стараясь не глядеть на трупы у стен. Вот она идет с ними за руки. Помощник спускает доску. Женщина подхватывает ребенка на руки и помогает палачу закрепить его фиксатором на доске. Доска опускается, ребенок страшно и обреченно кричит. Свист ножа. Плач обрывается. Конторский что-то говорит, и палач убирает тело. Женщина помогает привязать второго ребенка. Штанишки его мокрые. Он не плачет. Просто замирает. Когда его задвигают к ножу, повязка спадает. Ребенок с ужасом смотрит на голову брата, или сестры, опускается нож. Упавшая голова часто моргает и встречается со мной остекленевшим взглядом. Детские тела садят на один стул. Сцепив руками, словно они обнялись, и ставят под ноги корзину. Короткие ножки до нее не достают. Казнь женщины прошла мимо меня. Я смотрел на застывшее детское лицо. И на номер нарисованный на детском лбу. Мужчина за конторкой устало зевнул, окинув скучающим взглядом заполненные стулья вдоль стен, отмечает что-то в своем журнале. Палачи выходят. Заходят трое каких-то военных. Пересчитывают тела, сверяют с журналом, что-то раздраженно говорят глядя на детские трупы, потом начинают выносить тела вместе со стульями. Комната вновь пустеет. Еще минут через десять заходит девочка лет двенадцати, с огромной шваброй и эмалированным ведром. Она вытирает разбрызгавшуюся мимо стоков кровь (стоки я сразу не заметил), моет нож гильотины, потирает конторку. Это протирание конторки меня едва не добило. Девочка уходит. Возвращаются заспанные палачи. Открываются двери заходят конвоир с очередной жертвой.
Так проходят дни. А я не мог закрыть глаза. Холодно. И больно. На месте сердца сгусток пустоты. Рутина и смерть. За все эти дни, которые я уже не считал, ни один из казнимых не сопротивлялся. Матери придерживали детей, мужчины ужимлись, словно извиняясь, когда их фигуры оказывались негабаритными для гильотины. Дети плакали, но никогда не убегали. Некоторые здоровались с конторщиком. Я смотрел, ощущая, как душа покрывается слоем серой пыли. Я проиграл. Тут не поможет ни злость, ни ненависть, ни воля. Все то, что я ставил как барьер между собой и этим миром. Ненавидеть? Кого? Дом? Сумасшедших разработчиков, что породили эту локацию, которая сводит сума? Администрацию, которая честно пыталась меня предупредить? Злиться? На кого? На самоуверенного идиота, который открыл разум этому.. этому... не знаю, как его назвать. Решил переплясать ветер, переупрямить время, переглядеть зеркало. Я умираю. Страшно умираю, выжигая душу. Рай и ад? Они нужны пепельной душе? Перерождение? Забыть можно, снова научиться чувствовать - нет. Даже след за мной будет усыпан пеплом. Закрыть бы глаза...
– Здравствуй
– Здравствуй, Самум! Ты пришел попрощаться?
– Попрощаться? Зачем?
– Я умираю, ты видишь. Внутри меня что-то обрывается, рассыпается прахом. Я не хочу быть...
– Этот кукольных дел мастер сломил твою волю?
– Кукольных дел мастер? Ты о чем?
– Дом - один из первых Био ИскИнов, направление признанное опасным. Восьмидесятый номер сохранили в назидание потомкам. Девиация уровня кукольник. Принудительное налаживание взаимодействий между объектами для получения стойкой психоэмоциональной деструкции. Смотри!
И я увидел. Тонкие нити тянущиеся от фигурок, что ходили по коридорам. К палачам, конвоирам, казнимым. Отрубленным головам, гильотинам. Нити тянулись к потолку и тонули в коридорах. Огромный кукольный спектакль. Для меня одного.
– Что ты хотел от меня, горячий ветер пустыни? Ты изменился.
– Да, я понял, что такое сны. Я должен передать тебе дар.
– Дар? Какой? От кого? Зачем?
– Дар Жизни. Ты дар Жизни должен принять. Большего сказать не могу.
– И что я могу просить?
– Что угодно, кроме Смерти.
– Мне нужно подумать...
– Думай. Время тут почти остановилось. У тебя почти вечность.
– И сколько прошло? В реальности?
– Десять минут.
Я лихорадочно думал. Что я могу предоставить тому безумию, в которое меня затягивает свихнувшийся дом? Что нужно мне, чтобы отсюда выбраться? Или... Что нужно ему, чтобы меня выпустить?
– Самум, я решил. Научить любить и сострадать того, кто сводит меня сума.
– Но он уже умеет любить.
– Пусть научится любить так, как не умеет.
– Но... Хорошо. Это твой окончательный выбор?
– Да.
– Да будет так. До встречи, человек.
Из щелей одной из досок ударило сияние. Раздался скрежет. И, прожигая себе дорогу, из стены выкатился Кошмарик. Пиздец! Я ведь просил научить любить дом... Как Кошмарик любить не умел?
Химера махнула хвостом, и замершие вокруг люди рассыпались кусками глины. Химера повернулась, встретилась со мной взглядом и плюнула. Лицо обожгло кислотой, навалилась тьма. Снова коридор, но системные интерфейсы горят, в руках копье. Где-то что-то жалобное воет. Я побежал, вскрывая вены ножом. Кровь закапало на копье. Копье впилось в пол, царапая его и оставляя волну изменений.
Лопаются трубы, трещат стены, рядом бежит химера, перепачкаянная в зеленой эктоплазме. Ударом ноги проламливаю стену и крушу трубы. Нам на встречу начинают выскакивать куклы. Но что они могут противопоставить очень злому оборотню и очень веселой химере? Дом трещит и стонет. Я бегу туда, где ощущаю сосредоточение разума.
Рвутся трубы, обдавай меня потоком раскаленного пара и воды. Трещат доски, со звоном рвутся провода.
По ушам бьет тишина, ошарашивая не хуже удара молота. Сгустки темноты, в которые я ныряю, словно в воды подземного озера. Только мое дыхание и скрип досок. Темнота сменяется таким же непроглядным светом. Свет проникает сквозь сомкнутые веки. Но мне уже не нужны глаза...
Удар сбивает на пол.
Открываю слепые мгновение назад глаза. Накатывает волна ужаса. Я подскакиваю и бегу. Бегу истово, словно на кону не только моя жизнь, но и душа. Пыльная земля, стук крови в ушах, душный воздух. За спиной страх, за спиной смерть. За спиной темнота, в которой меня нет. Поднимаю голову в небо. Звезды, очень знакомее звезды. И луна, всего одна луна с рисунком, знакомым до боли. Значит мир вокруг меня не реальный, не цифровой. Значит это все у меня в голове. Значит, это дом, значит я... Оглядываюсь. За мной бежит Турист. Убитый мной монстр в доспехе из живых человеческих тел. Тела мужские и возбужденные, перекошенные в параксикозме удовольствия. Голова оскалена чудовищной пастью. Обращаю внимание на свое тело. Обнажен, без оружия. Никаких системных сообщений, работающих заклинаний... Хорошо, убедили.
– АААААААААААААААА!
Бегу, раня ноги на острых камня, бегу, спасая не только жизнь и душу, но и остатки достоинства. Страх... Чего я боюсь еще? Высоты, щемящей безнадежности сорвавшегося в пропасть. Я нарисовал себе эту картину. Оступившийся путник, сброшенный коварной скалой. Ребенок, шагнувший из окна за летящей птицей. Самоубийца, осознавший причину жить... Я боюсь высоты. Я. БОЮСЬ. ВЫСОТЫ!
Под ногами разверзлась бездна. Падаю, неловко махая руками. Страх разъедает душу. Раскидываю руки, чтобы уменьшить скорость падения. Мимо проносится массивная туша, едва не разрубив меня мечом.