Адепт Грязных Искусств
Шрифт:
Первым на ум пришёл Купер.
В деле он показал себя не с лучшей, но и не с самой худшей стороны, да и рунами владел, мог бы и меня научить. Директор говорила о нём, как о перспективном ученике. Одна проблема — этот ученик лежал с пулевым ранением в медблоке, и оставалось неясным, когда он оттуда выйдет. Так что Купера пришлось отмести сразу. Как только он оклемается, тогда и можно будет о нём вспомнить.
Поэтому я снова начал перебирать в уме одноклассников.
В памяти всплыла недавняя потасовка на уроке Софи.
Я
Мне требовалось хотя бы наметить, на кого обратить внимание.
В итоге я решил, что нужно бы присмотреться к Гудьеру и Латье, они были мастерами стихий. И к Одзаки, мастеру призыва. Но вряд ли мне удастся собрать сразу шестерых парней, которые не подведут и которым можно доверять.
Найти хотя бы троих для начала.
Тут я вдруг вспомнил о Клифе Хиннигане. Он, конечно, тот ещё пытливый придурок, но ведь держит язык за зубами о том, что я чёрный волхв. До сих пор не проговорился, хотя моментов для трёпа было предостаточно.
Хинниган… хм…
Надо бы его тоже проверить, только хватило бы времени до пятницы.
Я глубоко вдохнул носом, выдохнул и погрузился в дрёму всего на секунду, как мне показалось…
***
…меня разбудила давящая боль в висках и тихий голос.
Поначалу я даже не понял, что это голос — будто прошелестели сухие листья или зашуршала тонкая газетная бумага.
Я приподнял затылок и открыл глаза, увидел кромешную темноту и снова опустил затылок на деревянные доски. Тяжёлые веки прикрылись сами собой.
И опять прозвучал голос. Теперь уже более отчётливый, но всё равно далёкий:
— …откажись…
Этот голос я уже слышал, и долгое время думал, что он принадлежит загадочному ментальному чтецу. Но как оказалось, это была Ребекка.
И сейчас меня атаковала именно она.
— Откажись, – повторила сестра.
Я не пошевелился, но опять открыл глаза и нахмурился, вслушиваясь в далёкие отзвуки эха:
– Откажись, брат мой… откажись от борьбы. Ты слаб, ты лишён силы, ты человечен и уязвим, и я уничтожу тебя, если ты посмеешь выступить на стороне Ронстада. Они тебе не союзники. Кучка изгоев, грязь под ногами… Не унижай себя, брат мой. Зачем тебе эта тараканья возня?.. Оставь их! – Последнюю фразу Ребекка выкрикнула, и её громкий глубокий голос размножился на сотни разнородных воплей и перерос в гвалт.
Я медленно сел на нарах и потёр лицо горячей ладонью.
– Откажи-и-и-сь! — опять оглушило меня. – Иначе ты пойдёшь против Хозяина!
Вспомнив урок Софи, я мгновенно зацепился за кодо Ребекки, проникшее в мои мозги, потом смешал его со своим и вернул ей обратно.
С ответом:
– Пошла на хрен, Бекки. У меня нет хозяина. А ты выбрала свою сторону.
Наступила тишина,
И Архитектор.
Если он действительно существует, то должен знать о Пяти Печатях больше всех остальных в Ронстаде. И нужно вынудить его выйти на связь напрямую со мной, а лучше – встретиться. Возможно, это удастся сделать после выполнения задания в пятницу.
Отпустив наконец виски, я открыл глаза и чуть не ослеп к чёртовой матери…
Пришлось зажмуриться, заслонив ладонью пол-лица.
В камере появился свет. Приглушённый и, видимо, уличный. Он лился с потолка сквозь открывшийся зарешеченный люк. Но мои глаза, уже успевшие привыкнуть к кромешной темноте, даже от такого слабого света резануло болью.
Запирающий механизм двери заскрежетал.
— Мистер Ринг, — услышал я холодный голос Бернарда. — Ужин.
Еле привыкнув к свету, я открыл глаза и убрал руку от лица.
Дверь уже была заперта. Зато рядом со мной на нарах стояла деревянная миска с серой склизкой субстанцией, которую в столовой обычно именовали овсяной кашей. В неё была воткнута деревянная ложка.
А есть действительно хотелось. Даже очень.
Но один вид паршивого месива из варёного зерна порождал во мне тошноту.
– Бернард! — рявкнул я в сторону запертой двери.
– - Лучше директора этой дрянью угости!
Ответа, конечно, не последовало.
Через полчаса мне пришлось затолкать в себя всю порцию каши. На вкус это месиво было ещё хуже, чем на вид, но желудок уже изнемогал от голода. Понятное дело: есть мне в последнее время приходилось редко и урывками – всё как-то не до еды было… да и не до учёбы.
Люк на потолке закрылся примерно через час-полтора, хотя сложно было определить точно. Чем дольше я находился в камере, тем аморфнее и пластичнее становилось для меня время. Порой я был уверен, что миновало уже несколько часов, но потом вдруг возникало ощущение, что прошла минута, не больше.
Или слишком затянулись секунды.
Я то вставал, чтобы размять затёкшие мышцы, то снова прикладывался на нары, ворочался с боку на бок, дремал, бодрствовал, думал и не думал, мысленно строил планы и тут же их рушил, опять дремал, опять просыпался, опять думал…
А темнота и тишина становились всё плотнее, камера – теснее, воздух – жарче. Я вытирал испарину со лба и опять начинал по новой: засыпал, просыпался, вставал, садился, разминал шею и плечи, ложился и снова засыпал…
Через какое-то время лязгнул замок, и открылся люк наверху.