Адмирал Ушаков

Раковский Леонтий Иосифович

В начале 1797 года французский генерал Бонапарт занял принадлежавшие Венеции Ионические острова. Отсюда прямой путь был к черноморским берегам.

Тотчас же пошли слухи, будто Франция намерена заключить военный союз с Турцией: ведь Франция в течение ста лет неизменно поддерживала на Черном море Оттоманскую Порту.

Тревогу усиливали известия о том, что в Тулоне, Марселе и других французских портах Средиземного моря идет спешная подготовка к какой-то громадной морской экспедиции: собирается большой

флот и десантные войска. В Петербурге предполагали, что удар будет направлен на наши черноморские берега.

И в феврале 1798 года Павел I приказал Ушакову усилить наблюдение за побережьем и привести Севастопольский флот в боевую готовность.

Спустя некоторое время Мордвинов прислал приказ о вооружении двенадцати кораблей. Бумага была написана так уклончиво, что из нее толком ничего нельзя было понять – чего же хочет главный начальник Черноморского флота. Он лавировал и так и этак.

– Ваше превосходительство, я ничего не понимаю. Что же будем отвечать? – спросил флаг-капитан.

– А вот так и надо написать. Он научился там, в Англии, всяким словесным эволюциям, а вот мы ответим ему по-честному, по-русски!

И Ушаков продиктовал ответ:

«Я все предписания вашего высокопревосходительства желательно и усердно стараюсь выполнять и во всей точности, разве что определено нерешительно или в неполном и двойном смысле, чего собою без спросу вновь исполнить невозможно или сумневаюсь».

Флаг-капитан только усмехнулся.

– Ладно ли будет, Федор Федорович? – тихо спросил он.

– Ладно! С этими крючкотворами так только и говорить! – ответил адмирал и подписал письмо.

Ссора нарастала. И наконец разразилась гроза.

В начале мая в Севастополь прибыли два корабля, построенные в Херсоне обер-саарваером Катасановым по мордвиновским чертежам.

Мордвинов, бесславный и бесталанный кабинетный адмирал, решил попробовать свои силы в морском строительстве. Эти два корабля строились под его личным наблюдением. Мордвинов надеялся, что впредь все корабли Черноморского флота будут строиться по его образцам.

После спуска на воду их испробовали в лимане, и комиссия нашла, что они хорошие ходоки. Но требовалось опробовать их на море.

И несмотря на то что Мордвинов из зависти не переносил адмирала Ушакова, Мордвинову пришлось обратиться к нему.

В Севастополь прибыл (но не на «своем» корабле, а на фрегате старой постройки) сам Мордвинов, а с ним член Черноморского адмиралтейского правления вице-адмирал Войнович, командир Херсонского порта контр-адмирал Голенкин, обер-саарваер Катасанов и несколько офицеров адмиралтейства.

Голенкин успел шепнуть Ушакову:

– Мордвиновские корабли никуда не годны: валки. Если б строил кто-либо другой, комиссия забраковала бы их на дрова!

– А как же смотрели? Почему

в акте – «хорошие ходоки»?

– Мордвинов нарочно выбрал тихую погоду и нагрузил их меньше чем положено.

– Как же это можно? – возмутился Ушаков.

– А что же делать? Сам хозяин: сам строил и сам принимал.

– Ну, у меня поблажки не будет! Я в свой флот хлама не допущу! – твердо сказал Федор Федорович.

Ушаков вышел с двумя мордвиновскими кораблями в море. Корабли оказались такими, как говорил контр-адмирал Голенкин: очень валкими. Ходить по Черному морю на них было невозможно.

«Ну и построил кораблик! Рысклив, крутится то туда то сюда. Под стать самому строителю!» – думал Ушаков.

Ушаков вернулся в Севастополь, который теперь по велению Павла I именовался Ахтиаром, хотя в нем ничто не напоминало о прежней жалкой деревушке.

Тотчас же в адмиралтействе собралась комиссия во главе с Мордвиновым.

Мордвинов сидел напудренный, в новом зеленом мундире – Павел I ввел их вместо прежних белых. Со всеми, кроме графа Войновича, Мордвинов держался свысока, говорил медленно и некоторые слова произносил на английский манер.

– Как вы находите новые корабли? – стараясь не смотреть на Ушакова, спросил у него Мордвинов.

– Корабли совсем непригодны: они очень валки! – по обыкновению моряков, привыкших говорить на ветру, громко сказал Ушаков.

Войнович вытаращил бараньи глаза. Голенкин насторожился. Офицеры с интересом смотрели на начинающуюся перепалку.

– Вы находите? – сощурился Мордвинов, с ненавистью глядя на Ушакова.

Мордвинов говорил тихо: он, подражая во всем англичанам, старался сохранять хладнокровие.

– Да.

– Однако мы в Херсоне испробовали…

– Значит, проба была ненадлежащая, несерьезная, – перебил Ушаков.

Мордвинов стал бледен, как его парик: замечание было не в бровь, а в глаз.

– Что же, вы не доверяете мне? – прошипел он. – Не доверяете господам членам комиссии, вот – вице-адмиралу графу Войновичу?

– Я верю своим глазам, своему тридцатидвухлетнему морскому опыту, ваше превосходительство!

– Вы слишком самоуверенны! – терял английскую выдержку Мордвинов. – Вы плохо воспитаны, сударь!

– Я воспитывался дома, а не за границей! – подколол Ушаков.

– Вы плохо усвоили то, чему учил вас мой покойный отец!

– Я учился не у вашего отца, у него нечему было учиться: он повторял французские зады. Я учился у Петра Великого!

– Позвольте узнать все-таки, чем вы так кичитесь? – уже кричал, с ненавистью глядя на Ушакова, Мордвинов. – Что вы такое сделали, сударь?

– Я бил турок на море столько раз, сколько раз с ними встречался, ваше превосходительство!

– Ваши победы ничего не стоят: вам везло…