Адмирал Ушаков
Шрифт:
– Ах, батюшка!..
– не дал ему продолжать Федор, обливаясь слезами. Да я ж не шпионства ради аль любопытства глупого. Думалось мне, дураку, что не всякие письма тебе читать надобно. Писать-то ведь чего угодно могут... Зачем тебе сердце-то травить?..
Ушаков смягчился:
– Довольно, встань. Впредь так не делай.
– Слушаюсь, батюшка.
После этого разговора почту Федор больше не проверял. Да в этом и необходимости не было. "Травильных" писем больше не поступало. Те, кто желал причинить адмиралу душевные страдания, "отучить" от заступничества за крестьян, поняли, видимо, что, уйдя в "домашнее отшельничество", он стал им уже
Дома у адмирала было одно занятие: он писал. Писал много, не следя за временем. Попишет, попишет - устанет, ляжет на оттоманку, отдохнет немного и снова за стол, снова за перо. Он спешил, словно для записей ему был дан срок и надо было успеть закончить дело к назначенному времени. Федору все чаще приходила мысль, что адмирал и заточил-то себя в четырех стенах для того только, чтобы поскорее закончить дело, за которое взялся.
В последнее время адмирал уставал очень быстро, и ему приходилось больше лежать, чем сидеть за столом. От его вида, от не сходившего с лица выражения беспомощности Федору становилось не по себе. Глядя на его задряблевшее лицо, на высохшие руки с опавшими венами, Федор думал, что адмирал, наверное, долго уже не протянет, что надобно бы написать письмо в Севастопольское адмиралтейство, вызвать оттуда племянника, Федора Ивановича. Однако он медлил с письмом, все еще на что-то надеялся. Авось еще поправится? Бог милостив...
Как-то рано утром, еще до рассвета, Федор сидел на кухне и смотрел, как горят дрова в печи. Вдруг будто кто в бок толкнул: беда с адмиралом!.. Он побежал наверх, зашел в комнату - адмирала там не оказалось. На столе стоял канделябр с горевшими свечами, бумаг не было. Глянул Федор на вешалку, где обычно висела шинель, - нет шинели. И сапог нет, и адмиральской шляпы нет... Куда мог пойти? Во двор? Но тогда зачем ему надевать шляпу?..
Федор побежал вниз. Во дворе было еще темно: стоял октябрь, а в эту пору светает поздно. Федор заглянул во все места, куда, по его предположению, мог зайти адмирал, но нигде его не обнаружил. И тогда он, перепуганный случившимся, стал кричать, звать людей. Вскоре всполошился весь дом. Собрались все дворовые, кто-то прибежал даже из деревни:
– Что случилось?
– Адмирал пропал, адмирала искать надо.
Федор разослал крестьян по разным направлениям - одного в сторону монастыря, другого по Темниковской дороге, третьего пройтись по лесной опушке. Сам же пошел на пойму. Рассудил так: при темноте в сырой лес барин вряд ли пойдет, там ему делать нечего, если вздумалось ему прогуляться скорее к Мокше потянется...
Дул сильный сырой ветер. На небе, уже подернутом предрассветной серостью, мчались хмурые тучи. Идти было трудно. Под ногами чмокала вода, порою сапоги увязали в намокшую землю так, что приходилось опасаться, как бы их не потерять...
Но вот наконец показалась Мокша, темная, покрытая сердитыми волнами. Посмотрел Федор влево - нет адмирала, посмотрел вправо - тоже никого, одни кустики виднеются. Может быть, где-то за кустами сидит? Федор пошел вдоль берега, ощупывая глазами каждый подозрительный предмет. Хотя уже стояла середина осени, прибрежные кусты оставались еще зелеными. Должно быть, от того, что имели в себе больше сока, чем лесные деревья, к этому времени уже потерявшие листву.
Федор шел и смотрел: тут нет, там нет... Постой, а что это темнеется там, на выброшенном из воды бревне? Боже, да это же он!.. Адмирал сидел с обнаженной головой, уставившись на пенившуюся у ног воду. Шляпа его валялась в сторонке.
– Ах, батюшка мой, Федор
– вскричал Федор, бросаясь к нему.
Адмирал, казалось, не слышал его голоса, оставаясь в прежнем положении. Федор торопливо надел на него шляпу, затормошил:
– Как же это ты, кормилец ты наш?.. Пойдем, пойдем домой. Застыл весь... Пойдем, кормилец!
Ушаков попробовал подняться сам, но не смог: не хватило сил. Федор стал кричать, чтобы пришли на помощь. Никого не дождавшись, он изловчился подсунуть плечо свое ему под мышку, поставил на ноги и, поддерживая обеими руками, повел к дому, в окнах которого мерцал слабый свет.
Шли медленно, шаг за шагом. Ослабевший на холоде адмирал молчал, Федор же говорил не переставая, стараясь приободрить его, голосом своим придать ему силы.
– Держись, батюшка!.. Еще немного, и будем дома. Видишь, окна светятся? Совсем рядом. Придем, и сразу чаю горячего. И ноги в воду горячую. Сразу сила появится.
Уже у самого дома на помощь прибежали дворовые, и Ушакова понесли на руках. В комнате его раздели и уложили в постель.
– Чаю крепкого! И тазик воды горячей!
– командовал Федор, суетясь возле больного.
Когда дворовые ушли выполнять его распоряжения, Ушаков, с трудом выговаривая слова, сказал ему:
– Не хлопочи. Видно, пришла пора помирать. Пошли Митрофана в Темников за протоиереем. Исповедоваться надо.
– Пошлю, батюшка, пошлю. Непременно пошлю. А чаю все-таки надо попить. И ноги попарить надо.
– Федору Ивановичу напиши. Хотя и не успеет, а напиши.
– Напишу, батюшка.
Долго крепился Федор, а тут не выдержал, припал лицом к ногам его и задергался в рыданиях...
Протоиерей приехал близко к полудню. Федор сам проводил его в покои адмирала и ушел, оставив их одних.
А на дворе было уже полно мужиков и баб. Вся Алексеевка собралась. Начался дождь, но люди не расходились, ждали, не будет ли барину облегчения.
Протоиерей вышел от адмирала с видом печальным, скорбным. Посмотрев на толпу, перекрестился и сказал:
– Преставился раб Божий. Царство ему небесное!
Раздался пронзительный женский крик, и запричитала, заплакала толпа по усопшему кормильцу своему, никогда не оставлявшему их в нужде. Плачьте, люди! И пусть видит священник, как любим был вами покойный адмирал! И пусть он расскажет об этом всем - и тем, кто преклонялся перед его талантом флотоводца, его необыкновенной человечностью, и тем, кто в черной зависти травил, грязнил его гнусными измышлениями, - друзьям и недругам всем! И да вознесется правда над кривдой!
К дому стали подъезжать экипажи. Из Темникова приехали соборные иереи, дьяконы, пожаловали светские чины - предводитель уездного дворянства, городничий, исправник. Появился и Филарет, игумен Санаксарского монастыря.
Хозяйничали в доме духовные лица.
– Везите тело в собор для отпевания, - требовал протоиерей.
– Покойный завещал похоронить его в монастыре рядом с могилой старца Федора, его родственника, - говорил в свою очередь Филарет.
Пока между духовными лицами шло обсуждение, куда везти тело для отпевания - в Темниковский собор или в Санаксарский монастырь, - Федор поднялся наверх последний раз побыть рядом со своим господином, теперь уже покойным. Сорок лет служил он ему. За это время всякое между ними случалось: бывало, и сердились друг на друга, и обижались, но никогда не чинили друг другу зла. Отношения между ними были не только отношениями господина и слуги, они оставались добрыми друзьями.