Адская бездна. Бог располагает
Шрифт:
На мгновение Самуилу явилась мысль, заставившая его улыбнуться своей обычной странной улыбкой. Юлиус и Лотарио встретились без свидетелей: что если, к примеру, Лотарио отверг пистолет, они стали драться на шпагах, да и проткнули друг друга разом, тогда не осталось бы живого, чтобы перенести мертвеца в карету. При таком исходе опоздание как нельзя более естественно.
Во взгляде Самуила вспыхнула молния торжества, но она тотчас угасла. Он не решился тешить себя такой надеждой. Это бы значило уж чересчур злоупотреблять благоволением судьбы.
Итак, он умерил свои притязания. Ему
Но хоть бы уж Юлиус прибыл! Нет терпения ждать так долго, когда твои козни, наконец, принесут плоды! Пусть рок изберет того, кого из двоих он предпочитает уничтожить, лишь бы уж решался поскорее!
Пробило девять.
Самуил начал беспокоиться всерьез, воображение рисовало ему непредвиденную случайность, помешавшую противникам встретиться или заставившую отложить дуэль на завтра. И тут во двор въехал экипаж.
Самуил бросился к окну.
Но на дворе царила темнота, к тому же карету заслоняла от его глаз галерея, укрывавшая крыльцо от дождя.
Он ничего не разглядел.
Тогда он сел, придал лицу бесстрастное выражение и погрузился в чтение газеты.
Дверь кабинета открылась.
Самуил спокойно повернул голову.
Перед ним в полумраке кабинета, сам похожий на тень, бледный, шатающийся, стоял Юлиус.
XLII
Объяснение
Когда граф фон Эбербах заметил Самуила, его бледность усилилась. На лбу выступил холодный пот.
Самуил поднялся; лицо его не выражало ни малейшего волнения.
– Ты ведь хотел поговорить со мной? – произнес он. – Я ждал тебя.
Юлиус не отвечал ни слова.
Самуил продолжал:
– Мне сказали, что ты чем-то взволнован. Я знаю, чем. Я пришел, чтобы тебя успокоить.
– Ты знаешь?.. – прошептал Юлиус.
И, протянув ему свое собственное письмо, которое было написано им утром, он сказал:
– Читай.
Самуил притворился, будто читает послание, которое уже было ему знакомо. Вдруг он вскричал, словно объятый ужасом:
– Несчастный! Ты заподозрил Лотарио…
– Самуил! – с силой оборвал Юлиус, хватая его за руку. – Я тебе навек запрещаю произносить при мне это имя.
– Но, – сказал Самуил, – я бы хотел понять, что произошло. Ты сейчас откуда? Что ты там делал? Ты послал вызов Лотарио. Но пойми же, несчастный, он не имеет никакого отношения к отъезду Фредерики.
– Фредерики? – прохрипел Юлиус. – Ты знаешь, где она?
– Несомненно, – отвечал Самуил.
– Где она?!
– Я тебе все объясню. Но ты посмотри, что ты натворил со своей взбалмошностью. Лотарио был невиновен.
– Речь не о Лотарио, – с мрачным видом произнес Юлиус. – Я хочу знать о Фредерике.
– История совсем проста, – начал Самуил.
– Я тебя слушаю.
Тогда Самуил поведал Юлиусу, застывшему в бесстрастной мрачности, обо всех причинах и подробностях отъезда Фредерики.
Со времени той сцены в Ангене, когда граф фон Эбербах так внезапно и грубо нарушил свидание двух влюбленных, Фредерика чувствовала себя скованно и подавленно, ей стало тяжело жить, и тяжесть эта со дня на день увеличивалась из-за возрастающей угрюмости Юлиуса.
Эта совестливая, нежная душа упрекала
Рискуя обидеть Лотарио – ведь он, молодой и сильный, мог, по крайней мере, ожидать в будущем вознаграждения за невзгоды настоящего, – она вменила себе в обязанность прекратить всякие встречи с ним иначе как в присутствии графа.
Даже в те два или три раза, когда Лотарио встречался ей на дороге между Ангеном и Парижем и заставлял ее карету остановиться, он не слышал от нее иных слов, кроме настойчивых просьб не искать более этих встреч, о которых могут доложить графу фон Эбербаху, а они, дурно понятые, способны отравить последние дни человека, которому они обязаны всеми своими счастливыми надеждами. Она напоминала ему об их общем долге перед Юлиусом и заклинала избегать всего того, что могло бы омрачить помыслы его дяди.
Откуда Самуилу все это известно? От Лотарио, который был его близким другом и доверял ему все самые потаенные мысли.
Фредерика тоже полностью доверяла Самуилу и говорила ему о своих тревогах и сомнениях. Она советовалась с ним, спрашивала, какого поведения ей следует придерживаться. Он часто ездил к ней в Анген, а она навещала его в Менильмонтане.
Однажды Юлиус рассердился, когда Самуил заговорил с ним о Фредерике и Лотарио, и Самуил из деликатности счел своим долгом более не произносить их имен в присутствии Юлиуса. Между тем у него не раз бывало искушение пересказать все те нежные, полные любви слова, которые он слышал от Фредерики в адрес Юлиуса. Самой горячей заботой Фредерики была признательность, которую она питала к графу. Что ей сделать, чтобы успокоить его? Как хоть отчасти отплатить ему той же монетой доброты, что он так щедро изливал на нее?
В чем Самуил более чем уверен, так это в том, что когда Фредерика была в Ангене, а Лотарио в Париже, она никак не могла помешать Лотарио направлять бег своего коня в сторону Сен-Дени по тем дням, когда, как ему было известно, она собиралась ехать в столицу. Также она не могла, по крайней мере если не хотела давать повод для пересудов, приказать своему кучеру не обращать внимания на племянника мужа, когда тот жестом приказывал ему остановиться. Не в ее силах было и помешать кучеру рассказывать графской прислуге об этих встречах, случайному прохожему – увидеть, как она разговаривает на дороге с Лотарио, графу – узнать, что его приказания нарушают, и терзать себя самыми бредовыми подозрениями по этому поводу.
Оставалось лишь одно средство: сделать так, чтобы между нею и Лотарио пролегли сотни льё.
Но каким образом? Просить Лотарио, чтобы он ради преданности сделал то, что прежде совершил, движимый отчаянием: покинуть Париж и вернуться в Германию, пока смерть дяди не возвратит ему свободу? Это значило бы разрушить будущность Лотарио. Лучшее, что могла бы сделать Фредерика, это уехать из Парижа вместе с Юлиусом. Но всякий раз, когда она заговаривала с мужем о том, чтобы отправиться жить в Эбербахский замок, Юлиус повторял то, что уже сказал ей в Ангене: он не может оставить Париж по причине, о которой не вправе сказать никому.