Адский штрафбат
Шрифт:
— В ночь с 16 на 17 сентября моя рота получила приказ переправиться на лодках через Вислу. Ни артиллерия, ни бомбардировщики нас не прикрывали. Несколько русских самолетов сбросило на берег несколько ракет. Моя лодка, в которой находилось около 25 человек, достигла западного берега без немецкого обстрела. Еще одна лодка доплыла перед нами, а вслед за нами благополучно прибыла третья. Какой-то штатский сразу же отвел нас в дома. Нам было запрещено разговаривать с гражданским населением. Уже до этого мы слышали от еврейских политруков, что в Варшаве по приказу пребывающего в Лондоне эмигрантского правительства началось восстание. Восстание называли безумной авантюрой, предпринятой без согласия Советов.
Нашей ротой командовал хорунжий по фамилии Грышкевич. Командиром батальона был польский капитан, командиром полка — русский майор. Во время переправы при себе у нас были только винтовки, ручные пулеметы, станковые пулеметы и противотанковые ружья. С нами пошли два политрука, один из которых был евреем. Как я уже сообщил, на западном берегу Вислы мы заняли дом, ворота которого защищали я и еще двое человек. Неожиданно наши товарищи исчезли, в связи с чем после сильного немецкого обстрела мы поняли, что придется бросить оружие и смешаться в подвале с гражданским населением. Вместе с ним мы сдались германскому вермахту.
Настроение у нас, солдат, плохое. Большинство командиров и политруков — это евреи, которые постоянно нас бранят и одних гонят под огонь. За что, собственно, сражаемся, мы, пожалуй, и не знаем. Политруки рассказывали нам, что после войны будет проведена земельная реформа и создана демократическая Польша. За это мы должны сражаться. Поскольку рассуждения политруков были местами противоречивы, мы им не очень-то верили. Питание было плохое. Только два раза в день мы получали суп, на 9 человек маленькую банку мясных консервов. Масло или смалец нам давали крайне редко.
За время пути в Варшаву только один раз польское гражданское население встретило нас немного радушнее. Все остальное время на нас смотрели косо. Один раз нам кричали: «Какая из вас польская армия, если у вас еврейские командиры!» Настроение у нас из-за плохого питания и одежды очень плохое.
Нам постоянно обещают теплую одежду, которой нет и по сей день. — Больше ничего сказать не могу, — так он закончил свой рассказ. [32]
«Для него было бы лучше, если бы он не пытался смешаться с местным населением и не сдирал бы с кого-то пиджак. Сдался бы в форме, был бы полноправным военнопленным», — отрешенно подумал Юрген. На фронте с пленными они обращались по-другому. Фронт был честной схваткой. И чем ожесточенней был бой, тем большего уважения заслуживал побежденный противник. Иванов они уважали. Они научились их уважать. Иваны заставили их себя уважать.
32
Действительные показания, см. «Варшавское восстание 1944 года в документах из архивов спецслужб», Варшава — Москва, 2007 г., с. 414.
Из показаний этого капрала следовало, что им предстояло новое сражение. И они пошли в него незамедлительно. Пять дней безостановочных боев за узкую полосу земли вдоль Вислы. По мере того как стихали бои в городе, туда стягивались все новые части. Они вновь сражались плечом к плечу с эсэсовцами. Дирлевангер с автоматом в руках шел в атаку впереди своих солдат. Его ничего не брало. Кому суждено быть повешенным, тот не утонет, вспомнил Юрген русскую пословицу. Он спросил у Брейтгаупта, что говорят в таких случаях в его краях. Но Брейтгаупт не умел изрекать мудрости по заказу.
Потом им объявили, что в ходе боев было уничтожено около четырех тысяч солдат противника. Может быть и так, они не считали. Они подсчитывали только свои потери. К их удивлению и гордости, во время последних боев потери были невелики. Русское командование направляло на захваченный плацдарм исключительно польские части. Оно, вероятно, полагало, что поляки будут лучше драться на своей земле. Но хозяевами тут были они, немцы. Они знали тут каждый камень, каждый проход. Они знали, как сражаться в этих каменных трущобах. Им дорого достался этот опыт, теперь они обрушили его на неподготовленных поляков. Те ничего не могли им противопоставить. Они сбросили их в Вислу.
Вдруг наступила тишина. Перемирие, сказали им. Перемирие с кем, удивились они. С поляками, ответили им, не стрелять! Они не воевали с поляками. Они воевали с мятежниками и бандитами. Но они дисциплинированно закинули автоматы за спину, чтобы автоматически не нажать на гашетку.
— Они послали для ведения переговоров женщину, — презрительно говорил обер-лейтенант Вортенберг.
— Графиня Мария Тарновская, урожденная Четвертыньская, представляет Польский Красный Крест, ее присутствие на переговорах естественно, — говорил подполковник Фрике.
— Они потребовали, чтобы им показали лагерь в Пруткове, куда отправляют пленных мятежников, — продолжал возмущаться обер-лейтенант Вортенберг.
— Я рад, что командование предоставило польской стороне такую возможность. Теперь и поляки, и представители Международного Красного Креста смогли воочию убедиться, что условия содержания военнопленных и гражданских беженцев в немецких лагерях полностью соответствуют международным нормам, — парировал подполковник Фрике.
— Этот генерал Бур требует, чтобы транспортировка, размещение, надзор и обслуживание, — последнее слово обер-лейтенант Вортенберг едва ли не выкрикнул, — находились в исключительном ведении германского вермахта! Он требует гарантий, что в отношении солдат Армии крайовой выполнение этих задач не будет вверено частям другой национальности!
— У генерала графа Коморовского, — так теперь Фрике именовал скрывавшегося ранее за псевдонимом командующего повстанцами, — есть все основания для такого требования. Кроме того, тем самым он демонстрирует нам свое уважение и веру в неизменно рыцарское поведение немецких солдат.
Фрике всячески приветствовал атмосферу, в которой проходили переговоры. Он показывал им копии коротких писем, которыми обменялись командующий немецкими силами фон дем Бах-Зелевски и граф Коморовский. С обеих сторон: ваше превосходительство, примите заверения, искреннее уважение и все такое прочее. Обер-лейтенант Вортенберг был человеком другого поколения, ему было наплевать на всех этих фонов и графов, его возмущало само слово «требуют».
При всем уважении к командиру батальона симпатии солдат были на стороне обер-лейтенанта Вортенберга. Они тоже были возмущены, когда узнали условия капитуляции. В договоре говорилось, что «ни один военнопленный не будет привлечен к ответу за свою военную и политическую деятельность во время боев в Варшаве, а также за деятельность, которая предшествовала данным событиям, это положение распространяется и на период после освобождения из плена». [33] Это положение распространялось и на нарушение других, имеющих силу закона, правительственных распоряжений, в частности, ранее совершенных побегов из плена и нелегального возвращения в Польшу. В отношении гражданского населения, которое во время боевых действий оставалось в Варшаве, также не будут приниматься репрессивные меры, даже за участие в боевых действиях и проведение военной пропаганды.
33
См. «Варшавское восстание 1944 года в документах из архивов спецслужб». Варшава — Москва, 2007 г., с. 208, 1116.