Аэлита
Шрифт:
— Видите — шарик висит на шнурке, думаю, — золотой, дай сорву, глядите, что получилось.
Гусев дёрнул за шарик. Зеркало озарилось, появились уступчатые очертания огромных домов, окна, сверкающие закатным солнцем, машущие ветви деревьев, глухой гул толпы наполнил тёмную комнату. По зеркалу, сверху вниз, закрывая очертания города, скользнула крылатая тень. Вдруг огненная вспышка озарила экран, резкий треск раздался под полом комнаты, туманное зеркало погасло.
— Короткое замыкание, провода перегорели, — сказал Гусев, — а ведь нам надо бы итти, Мстислав
ЗАКАТ
Раскинув узкие, туманные крылья, пылающее солнце клонилось к закату.
Лось и Гусев бежали по тускнеющей, теперь ещё более пустынной и дикой равнине к берегу канала. Солнце быстро уходило за близкий край поля, и кануло. Ослепительно алое сияние разлилось на месте заката. Резкие лучи его озарили полнеба, и быстро, быстро покрывались серым пеплом, — гасли. Небо густо темнело.
В пепельном закате, низко над Марсом, встала большая, красная звезда. Она всходила, как гневный глаз. Несколько мгновений темнота была насыщена лишь её мрачными лучами.
Но уже по всему непроглядному небу начали высыпать звёзды, сияющие, зеленоватые созвездия, — ледяные лучи их кололи глаза. Мрачная звезда, восходя, разгоралась.
Добежав до берега, Лось остановился и, указывая рукой на красную звезду, сказал:
— Земля.
Гусев снял картуз, вытер пот со лба. Закинув голову, глядел на плывущую между созвездиями далёкую родину. Его лицо было печально и побледневшее.
Так, они долго стояли на белеющем в звёздном свету древнем берегу канала.
Но вот, из-за тёмной и резкой черты горизонта появился светлый серп, меньше лунного, и стал подниматься над кактусовым полем. Длинные тени легли от лапчатых растений.
Гусев локтем толкнул Лося.
— Позади-то нас, поглядите.
Позади них над холмистой равниной, над рощами и развалинами, стоял второй спутник Марса. Круглый, желтоватый диск его, так же меньший луны, клонился за зубчатые горы. Отблескивали на холмах металлические диски.
— Ну и ночь, — прошептал Гусев, — как во сне.
Они осторожно спустились с берега в тёмные заросли кактусов. Из-под ног шарахнулась чья-то тень. Мохнатый клубок побежал по лунным пятнам. Заскрежетало. Пискнуло — пронзительно, нестерпимо тонко. Шевелились, поблёскивающие в мёртвом свету листья кактусов. Липла к лицу паутина, упругая, как сеть.
Вдруг, вкрадчивым, ужасным, раздирающим воем огласилась ночь. Оборвало. Всё стихло. Гусев и Лось большими прыжками, содрогаясь от отвращения и ужаса бежали по полю, перескакивали через ожившие растения.
Наконец, в свету восходящего серпа блеснула стальная обшивка аппарата. Добежали. Присели, отпыхиваясь.
— Ну, нет, по ночам в эти паучиные места я не ходок, — сказал Гусев, отвинтил люк и полез в аппарат.
Лось ещё медлил. Прислушивался, поглядывал. И вот, он увидел — между звёзд чёрным фантастическим силуэтом плыла крылатая тень корабля.
ЛОСЬ ГЛЯДИТ НА ЗЕМЛЮ
Тень воздушного корабля исчезла. Лось влез на обшивку
Внутри аппарата возился, бормотал Гусев, рассматривал, прятал найденные вещицы. Потом голова его высунулась из люка:
— Что вы ни говорите, Мстислав Сергеевич, а это всё золото, а камушкам — цены нет. Эти вещи в Петербурге продать — десять вагонов денег. Вот дурёха-то моя обрадуется.
Голова скрылась, и вскоре он совсем затих. Счастливый был человек, Гусев.
Но Лось спать не мог, — сидел, помаргивал на звёзды, посасывал трубочку. Чёрт знает что такое! Откуда на Марс могли попасть африканские маски с этим отличительным, третьим глазом в виде сот в междубровной впадине? А мозаика? Погибающие в море, летящие между звёзд великаны? Изображение головы сфинкса на щитах? А знак параболы: — рубиновый шарик, — земля и кирпичный, — Марс? Знак власти над двумя мирами. Непостижимо. А поющая книга? А странный город, появившийся в туманном зеркале? Затем, — почему весь этот край покинут, заброшен?
Лось выколотил трубку о каблук и снова набил её табаком. Скорее бы настал день. Очевидно, что марсианин-лётчик даст знать куда-нибудь в населённый центр. Быть может, их уже и сейчас разыскивают, и проплывший перед звёздами корабль, именно, послан за ними.
Лось оглянул небо. Свет красноватой звезды-земли бледнел, она приближалась к зениту, лучик от неё шёл в самое сердце.
Бессонной ночью, стоя в воротах сарая, Лось, точно так же, с холодной печалью глядел на восходивший Марс. Это было позапрошлой ночью. Лишь одна ночь отделяла его от земли, от мучительных теней. Но какая ночь!
Земля, земля, зелёная, то в облаках, то в прорывах света, пышная, многоводная, так расточительно жестокая к своим детям, политая горячей кровью, и — всё же любимая, — родина…
Ледяным ужасом сжало мозг: Лось ясно увидел себя, сидящего среди чужой пустыни на железной коробке, как дьявол одинокого, покинутого Духом земли. Тысячелетия прошлого и тысячелетия грядущего — не одна ли это непрерывная жизнь одного тела, освобождающегося от хаоса? Быть может, этот красноватый шарик земли, плывущий в звёздной пустыне, — лишь живое, плотское сердце великого Духа, раскинутого в тысячелетиях? Человек, эфемерида, пробуждающийся на мгновение к жизни, он — Лось, один, своей безумной волей оторвался от великого Духа, и вот, как унылый бес, презренный и проклятый, один сидит на пустыре.
Было от чего замёрзнуть сердцу. Вот оно, вот оно — одиночество. Лось соскочил с аппарата и влез в люк, лёг рядом с похрапывающим Гусевым. Так, стало легче. Этот простой человек не предал родины, прилетел за тридевять земель, на девятое небо, и только и смотрит, что бы ему захватить, привезти домой, Маше. Спит покойно, совесть чиста.
От тепла, от усталости Лось понемногу задремал. Во сне сошло на него утешение. Он увидел берег земной реки, берёзы, шумящие от ветра, облака, искры солнца и воде, и на той стороне кто-то в белом машет ему, зовёт, манит.