Афганская бессонница
Шрифт:
— У вас есть сигареты? — с холодным презрением произнес он.
Я покачал головой. Сигарет у меня не было. Сам я не курю, а захватить с собой пару блоков не сообразил. Надо будет прикупить на рынке.
— Мне очень жаль. Я подвезу вам сегодня же и передам.
Пакистанец только дернул головой: пустые слова!
— Как вас зовут? — повторил я.
Не мог же я произносить пароль, не удостоверившись прежде, что это действительно наш агент. Пленный как будто и не слышал меня. У него была своя линия переговоров.
— Вы передадите мою записку
— Я передам все, что вам разрешат мне вручить. Но я должен знать, кто вы такой.
— Я пакистанский офицер, с которым обращаются, как с бандитом, — отрезал пленный. — Это все, что вам полагается знать.
Ну, хорошо, голубчик! Заодно и охранников проверим.
Я достал блокнот, подошел к старшему охраннику — тому, пожилому, с катарактой — и спросил по-английски:
— Как его зовут?
Тюремщик ответил вопросом на дари: он не понимал.
— Хорошо. Меня зовут Павел. А вас?
Охранник растерянно поморгал здоровым глазом и посмотрел на своих товарищей. Моего вопроса не понял никто. Они переговорили между собой и потом что-то спросили у меня. Я отмел вопрос и протянул ему руку, как бы знакомясь.
— Я — Павел. А ты?
Охранник понял сразу:
— Гейдар!
Я показал рукой на пленного.
— А он?
— А-а! Хаким. Хаким Касем.
Он, собственно, много всего сказал, но главным было это. Я записал имя в блокнот, вроде бы для репортажа, и вернулся на место. Пленный, разумеется, слышал свое имя, но смотрел на меня с вызовом. Он как будто говорил: «Ну, теперь ты знаешь, кто я такой! И что это тебе даст?» А вот что!
— Я хотел знать ваше имя, потому что ваше лицо показалось мне знакомым. Мы не могли встречаться в доме наших общих друзей в Патни? Вы тогда учились в Итоне.
Две последние фразы были паролем.
Вы, наверное, видели в кино, как по сказочному чудовищу пробегает волна и оно превращается в человека. Нечто подобное произошло и сейчас. Пленный впился в меня глазами, и в секунду лицо затравленного, злобного зверька превратилось в лицо уверенного в себе, привыкшего командовать офицера. Глаза остались те же, два уголька, но когда я смог отвести от них взгляд, лицо было уже другое.
— Я учился в Кембридже, — сказал он. — А мои лондонские друзья жили одни в Кенсингтоне, а вторые у самой Мраморной Арки.
Это был отзыв. Теперь мы оба знали.
— Да? Ну, простите. Значит, я вас с кем-то перепутал.
Кодовые фразы должны плавно вписываться в разговор. Даже если считается, что никто вокруг не понимает.
— В Лондоне много пакистанцев, — простил меня пленный.
Хотя он теперь знал, кто я, дружелюбия у него не прибавилось. Просто отныне ему было ясно, кому он должен изложить свои требования.
— Я был бы вам очень признателен, если бы вы согласились на интервью. Так мы могли бы подольше пообщаться, — многозначительно произнес я.
— Пообщаться? — пакистанец усмехнулся. — Я знаю, что вам нужно. Я знаю, где он — все они, зачем его привезли сюда, что он делает…
«Он» могло означать только «генерал Таиров». Других общих знакомых у нас не было.
— Ну вот видите! — наигранно бодро поддержал его я.
— Но я расскажу вам все это, только когда вы вытащите меня отсюда.
Нет, мне не послышалось! Он это сказал. Он только что сидел, скорчившись, на краешке стула. И вот он уже развалился, откинул голову, смотрит нагло. Он разве что не положил ноги на стол.
— Подождите! Давайте будем реалистами.
Пакистанец облизнул кровь с губы и застыл с надменным видом.
— Я здесь один. И что я в своем положении могу для вас сделать? Вы хотите, чтобы я сейчас голыми руками задушил этих четверых, потом угнал машину, потом захватил вертолет и доставил вас в безопасное место? Как вы это себе представляете?
Знаете, что ответил этот сукин сын?
— Вы меня слышали!
У Афганистана есть свой запах. Это запах дыма из очагов. Я обратил на это внимание в первый же день, просто все впечатления сразу не перескажешь. Дым здесь пахнет не так, как в других странах. Он не едкий, а сладковатый. В нем есть что-то от сгоревшей свежей хвои и от восточных благовоний. Этот волнующий, околдовывающий запах исходит из поленьев наколотых дров, пышет из дверцы печки, остается в протопленной комнате и облаком стоит над одноэтажными домами с вьющимися кверху столбиками дыма.
Вот и когда мы вышли из тюрьмы, нас встретил запах ладана. Я в очередной раз попытался выяснить у Хабиба, как же все-таки называется это сказочное дерево, которое здесь просто сжигали в печке. И сейчас снова спросил: «Вот, чувствуешь опять этот запах?» Но Хабиб только повторял мне местное название: дерево арча. Что за арча?
Мы поехали на рынок за сигаретами. К Хакиму Касему, боюсь, мне придется прийти еще не раз — если наши хозяева это допустят. Получается, даже хорошо, что он отказался от интервью. Теперь мои попытки убедить его в этом будут выглядеть более естественно. Ну захотелось журналисту во что бы то ни стало снять пленного пакистанца!
Странный он все-таки субъект! Он думает, что попал в московскую милицию и сейчас появится мужчина в штатском, покажет красную книжечку и вытащит своего человека из «обезьянника». Он же не может действительно предполагать, что я в одиночку организую здесь штурм тюрьмы? На что он рассчитывает? Что мы решимся связаться с Масудом по линии разведки и попросим передать пленника нам? Если бы это было возможно, Контора наверняка бы задействовала этот вариант — зачем посылать в Афганистан целую группу? Почему она это не сделала? Боится утечек? Действительно, если талибы вдруг узнают, что русские по-прежнему интересуются Таировым, то есть хотят вытащить его из заточения, они перепрячут его, и тогда все придется начинать сначала. Конечно, если мне не удастся уломать Хакима, Конторе, возможно, придется рискнуть и обратиться к Масуду. Но Эсквайр рассчитывает на то, что я, как обычно, справлюсь сам.