Афганская бессонница
Шрифт:
— Вы сколько времени будете в Душанбе? — спросил Асим.
— День-два. Как билеты на самолет удастся взять. А что?
— Я поеду в Душанбе на той неделе. Хорошо было бы встретиться в спокойной обстановке.
— Сейчас. В Душанбе мы, наверное, будем жить в гостинице «Таджикистан». А вот это…
Я достал блокнот и записал на чистом листке номер телефона. Мне очень часто бывает жаль, что, даже если я думаю, что с тем или другим человеком мы никогда больше не встретимся, я не могу оставить свои координаты. То есть у меня всегда есть на такой случай номер телефона, который я оставлял — в данном случае в Москве, но я знал, что ответом будет: «Такого номера не существует».
— А
— Спасибо.
Наджаф тоже кивнул в знак благодарности. Только по обоим было видно, что вряд ли это когда-нибудь случится.
Досмотр багажа был закончен. Димыч с Ильей, уже привыкшие присутствовать при моих разговорах с афганцами в благородном молчании, присев на корточки, застегивали на сумках молнии и пряжки.
Что дальше? Я физически ощутил под мышкой слегка оттопыривавший мою руку камень. Женщину обыскивать, разумеется, не стали, а вот нас могут прощупать. Даже должны, по идее. Но мысль эта — вдруг найдут? — вызвала у меня не страх. Чувство, которое вдруг накрыло меня, было стыдом. Надеюсь, что кровь не бросилась мне в лицо.
В таких случаях всегда лучше играть на опережение.
— Теперь личный досмотр? — спросил я, с готовностью приподнимая локти.
И тут же сморщился от боли. Искренне. Левое плечо, под которым покоилась в бинтах «Слеза дракона», болело даже в неподвижном состоянии.
Наджаф взглянул на Асима, вроде бы спрашивая у него совета. Тот улыбнулся — обезоруживающе, как тогда, когда перед интервью Масуда я предлагал ему осмотреть нашу аппаратуру. Наджаф — а принимал решения он — дружески хлопнул меня по здоровому плечу.
С таможней было покончено.
Только тут я заметил командира Гаду. Он стоял в группе офицеров Дикой дивизии, двое из которых, как выяснится, должны были лететь с нами. Он посмотрел на меня и вернулся к разговору.
А я просто встал как вкопанный. Почему? Вот он говорил со своими товарищами с привычным для него видом гордого превосходства. Потом он посмотрел на меня — и это был другой человек! У него был взгляд обреченного животного.
Я не рассказывал еще, как я стал вегетарианцем? Когда нас перебросили с Кубы в Штаты, мы с Ритой и детьми поселились в Сан-Франциско. Мы оба работали в ресторанчике давно осевшего в Штатах кубинского мулата. Он был бывшим профессиональным музыкантом, и все звали его Сакс. Он был мне как второй отец. И есть до сих пор.
Но это все не важно. У его старшего сына, Карлоса, есть ранчо в Техасе, недалеко от города с ласкающим слух названием Одесса. Карлос разводит скот: откармливает молодых бычков до двухлетнего возраста, а потом продает их на мясо. Нам с Ритой как-то полагалось две недели отпуска, денег на нормальный отдых у нас не было, и мы с детьми поехали на природу и парное молоко в Техас.
Мы должны были возвращаться в Сан-Франциско в день, когда бычков отправляли на бойню. Так вот, предыдущие два дня были кошмаром. Непонятно как, но животные знают, что их скоро повезут на смерть. Овцы идут на нее покорно, у бычков восстает все существо. Огромное стадо волной перекатывалось по загону, беспрерывно мыча и налегая на толстые слеги ограды. Бычки налезали друг на друга — то ли пытаясь перед смертью познать любовь, то ли стремясь по спинам товарищей выбраться на волю. Но самым страшным был их взгляд — они знали, что обречены. Вот у Гады сейчас был такой же!
Что бы он ни предпринял, уже ничто не могло его спасти. Раз Гада смог раздобыть изумруд, он наверняка был в списке подозреваемых, в самом верху. И на него, как я понял из реплики Асима, уже вышли. Гада знал, что его арест был делом времени, возможно, часов. И поделать с этим уже ничего было нельзя — он же считал, что «Слеза дракона» была на взорвавшемся вертолете. А камень был при мне — я снова почувствовал натянувшийся бинт у себя под мышкой.
Гада уже отвернулся от меня и снова с гордым и авторитетным видом разговаривал со своими подчиненными. Но вот он еще раз мельком взглянул в мою сторону, и эта секундная потеря контроля тут же отразилась в его глазах. И снова взгляд его потряс меня так же, как глаза бычков — только тогда я ничего не мог сделать.
А дальше — такого со мной еще не было за мою долгую карьеру тайного агента и авантюриста — произошло следующее.
Там, в Москве, Эсквайр обещал мне использовать меня лишь в случае, если это будет вопрос жизни и смерти. Мы тогда думали про генерала Таирова, но это задание я выполнил настолько удачно, что мы вероятность такого результата даже не рассматривали. А сейчас этот вопрос жизни и смерти стоял перед Гадой. Это был живой человек, который поставил свою жизнь на карту не ради наживы, как Пайса, а ради спасения сына. Он спас его и теперь был готов заплатить цену. Но у меня была возможность эту цену уменьшить. Даже не так — я мог сделать ему подарок в виде его собственной жизни. Часто ли у нас бывает такая возможность?
Было еще нечто. Моджахеды, при всем культурном диссонансе, который у нас с ними возникал, принимали нас как друзей. Разумеется, шпионаж не совместим с моралью ни по своей сути, ни в частностях. Но им занимаются люди, и они сближаются с другими людьми, симпатизируют им, улыбаются, хлопают по плечу, смотрят в глаза. И я увидел живые быстрые глаза своего спасителя Малека, хитрые бусины Аятоллы, детские, восторженные и искаженно большие за толстыми стеклами очков глаза добрейшего имама Мухаммада Джумы, увидел мягкий интеллигентный взгляд Асима, увидел искорки в ровном свете глаз Масуда, глаз идеалиста, всю жизнь делающего не то, чего бы ему хотелось. Это был их изумруд — их всех!
И какая мне разница, что готов отдать за «Слезу дракона» какой-то саудовский принц или магнат? Это все равно не стоило жизни, может быть, не совершенного человека, но великолепного отца! И на прием, который мне, всем нам оказали здесь афганцы, я не мог ответить черной неблагодарностью.
— Командир Гада! — крикнул я и добавил для Асима: — Пойду с ним попрощаюсь.
Гада поднял голову. Он, естественно, заметил меня, но не был уверен, что я захочу подойти, или он боялся распространить тень подозрений и на своего сообщника. Но когда я окликнул его, он с готовностью повернулся ко мне. Сейчас он не терял контроля — в глазах у него читались только воля и упрямство. Но ведь и на эшафоте некоторые осужденные стараются не выдать своего страха.
Гада с достоинством протянул мне руку, и лицо его вдруг застыло. Он почувствовал в своей ладони предмет, и размеры, и очертания, и вес которого были ему прекрасно известны. И снова это было как в американском блокбастере с кучей спецэффектов. Было лицо одного человека — который всеми силами старался скрыть свой страх, потом оно превратилось в другое — лицо каменного истукана, а еще через миг на лицо истукана из глаз, из дрогнувших губ, из каждой поры мощным потоком полилась жизнь.
В вертолете мы устроились на боковой скамейке. Я обернулся к иллюминатору, и увидел командира Гаду. И это снова был он — каким я привык его видеть! Гада заметил меня и с достоинством кивнул. Такой найдет способ подкинуть изумруд обратно и отвести от себя подозрения.