Агент абвера
Шрифт:
— Хотел бы я там сейчас очутиться, — вздохнул Сергей.
— Где?
— Да в Сибири. Самую злую тюрьму за счастье бы почитал. Только что зря говорить! Шнеллер не раз рассказывал, что чекисты нашего брата сразу к стенке. А то пытать еще начнут. Вон недавно трое наших не вернулись. Говорят, расстреляли.
— Ну, это как повезет. Таких, как Сюганов или Аббас, наверняка к стенке поставят. А тебя — вряд ли. Вреда ты никакого не принес пока. Сюганов мне как–то говорил, что кое–кто из школы махнул к русским, добровольно пришел с повинной. Вот дурни!
— А что, расстреляли или на каторгу сослали?
— Да нет, не сослали. Только хрен редьки не слаще. Дали в руки винтовочку — иди, говорят, искупай вину перед Родиной в бою с немцами. Как будто не все равно, чья пуля убьет — русская, немецкая.
— Не всех же убивают…
— Я и говорю, как кому повезет. Иной весь свой срок невредимым отбудет. А которого поранит или там контузит. Всяко бывает.
— Ну, а если ранят, тогда что?
— Что, что! Раз кровь пролил в бою за Советскую власть, значит, оправдался перед нею, искупил свою вину. Могут и ордена вернуть и воинское звание. Только кому охота за ордена и звания жизнью рисковать?
— Так и мы же рискуем…
— Ну, это дело другое. Немцы, после того как Россию покорят, обещают корову дать, дом. Повезет, так разбогатеешь, хозяином станешь. Жаль вот только, что им самим на фронте последнее время не везет. Оправились русские, нажимают.
— Да, наши здорово жмут, — начал было Беляев и осекся, опасливо поглядев на Никулина. А тот, будто ничего не заметив, стал прощаться.
— Спать пойду, завтра дел много…
Отойдя метров сто, Николай Константинович оглянулся. Сергей неподвижно сидел на прежнем месте, низко опустив голову. Видимо, думал. И Никулин знал о чем. Его осторожные, но продуманные разговоры подводили Беляева к мысли о том, что нужно повиниться перед Отчизной. И добрые семена, брошенные Никулиным, попали на благодатную почву. Николай Константинович был убежден, что скоро Сергею можно будет доверить заветный пароль: «Я к генералу Быстрову с приветом от Пограничника».
Время от времени приходили весточки от старого друга — Дудина. Их передавали военнопленные, завербовавшиеся но совету майора в разведшколу.
Вот и сейчас, едва Никулин подошел к столовой, его остановили трое худых рослых парней. «Из лагеря», — безошибочно определил Николай Константинович, глядя на их землистые лица со впавшими щеками. Один из троих тихо спросил хриплым, простуженным голосом:
— Никулин?
— Допустим, так. Что дальше?
— Мы с приветом от Папаши.
— Жив старик, значит, — обрадовался Никулин.
— Пока жив. Только ослаб очень. Нас к тебе направил. Командуй, мы в твоем распоряжении.
Созданная с огромным трудом и риском цепочка — Саласпилсский лагерь — Валкская школа — советский тыл — продолжала действовать. Никулин и Дудин имели право быть довольными. Договорившись с новыми знакомыми о дальнейших встречах, Николай Константинович отправился в юрод. Привычно наблюдая за окружающим, Никулин колесил по улицам городка, и, лишь убедившись, что за ним никто не следит, вошел в одноэтажный домик с вывеской «Фотография».
Старый знакомый — хозяин заведения Лайминьш настороженно встретил его.
— Здравствуйте, господин Никулин, — вежливо проговорил он. — Вы желаете сфотографироваться?
— Мне нужно поговорить с вами о важном деле, — ответил Никулин.
Лайминьш искоса поглядел на собеседника. Еще недавно он доверял Никулину, не таясь, беседовал с ним. Но теперь, поняв из разговоров, которые вели между собой его клиенты, что Никулин чем–то отличился перед немцами и его ждет награда, всерьез обеспокоился. Не пойдет ли во вред ему былая откровенность? Угадав его колебания, Николай Константинович проникновенно сказал:
— Я знаю вас как честного человека, товарищ Лайминьш. И потому прошу помочь мне, вернее, не мне, а своему народу, всем патриотам, борющимся против фашистов, которых мы оба одинаково ненавидим…
Лайминьш вскинул голову, пристально посмотрел на Никулина. Тот не отвел взгляда. Он серьезно и с ожиданием глядел на собеседника. Фотограф, помолчав с минуту, спросил:
— Что я должен сделать?
— Мне нужны фотографии людей, которых приводит Шнеллер. С каждого негатива делайте лишний отпечаток для меня. Я буду приходить и забирать эти фотографии.
— Но это очень опасно… Шнеллер не спускает с меня глаз во время работы.
— Но это очень нужно, — возразил Никулин. — Подумайте о тех, кто рискует гораздо большим для своего народа.
— Хорошо, я попытаюсь, — проговорил наконец Лайминьш.
Лицо Никулина просветлело. Он крепко пожал руку своему новому соратнику и сказал:
— Я не сомневался, что услышу такой ответ. Вы настоящий патриот, Лайминьш.
Договорившись о времени и порядке встреч, Николай Константинович поспешил к себе домой. Теперь следовало подумать о том, где хранить фотографии. В комнате оставлять их нельзя, прятать вне расположения и неудобно, и опасно. Лучше всего хранить фотографии где–нибудь в штабе.
Весело насвистывая, Николай Константинович поднялся по лестнице на второй этаж дома. Здесь был кабинет Шнеллера, а неподалеку, в темном закоулке, Никулин хранил свой инвентарь — ведра, тряпки, веники. Тут у самого пола еле держался в кладке один кирпич. Если вытащить его да отбить половину, то получится неплохой тайник. А половина кирпича будет вместо пробки.
Проворно орудуя ножом, Никулин расковырял известь вокруг кирпича, расшатал его и вытащил из гнезда. Тайник был готов. В коридоре послышались торопливые шаги. Выглянув из своего укрытия, Николай Константинович увидел Сюганова. Тот постучал в дверь кабинета Шнеллера. Никулин подался назад, но, видимо, Сюганов успел заметить его, потому что, едва он вошел в комнату, оттуда выскочил Шнеллер и сразу направился к Никулину.
— Вы что здесь делаете? Подслушиваете у моей двери?
— Что вы, господин капитан, — спокойно ответил Николай Константинович. — Я собираюсь мыть полы.
— Идите домой, — отрезал Шнеллер. — Сегодня никакой уборки не надо.
Барон пристально посмотрел вслед уходящему Николаю Константиновичу, потом круто повернулся и вошел в кабинет.
— Я вызвал вас, чтобы поговорить о Никулине, — сказал Шнеллер вскочившему при его появлении Сюганову. — Мне он внушает серьезные подозрения. Слишком много неясного в его поведении. За ним нужен присмотр.