Агентство «Томпсон и K°»
Шрифт:
Впрочем, беспокоиться было нечего. Ветер дул свежий, а в этой области пассатов надо было считать очень вероятным, что он еще продержится. Дело, в общем, шло лишь о затяжке путешествия, но риск его не увеличивался сколько-нибудь.
Окончив речь, капитан поклонился, поднялся на мостик и, проделав маневры, необходимые для того, чтобы направить судно на новый путь, стал снова спокойно шагать по мостику, сопровождаемый своим неизменным спутником – Артемоном.
Что касается пассажиров, то они положительно были подавлены. В зале водворилось глубокое молчание.
Конечно, все это происходило по вине администратора. Никто не сомневался на этот счет. Однако он имел такой несчастный, уничтоженный вид, что ни у кого не хватало духу делать ему упреки. Кем он был теперь, как не потерпевшим крушение, как и другие?
Вдруг среди глубокого молчания раздался веселый смех. Все подняли головы и с удивлением увидели, что виновником этой веселости был Рожер де Сорг, которого искренне забавляли возникшие неожиданности.
– Ей-Богу, – сказал он, дружески хлопая по плечу Томпсона, – странные путешествия совершаешь с английскими агентствами! Ехать с Канарских островов на пароходе и пристать к островам Зеленого Мыса на парусном судне – вот так штука!
И Рожер, заразив своей неудержимой веселостью обеих пассажирок-американок, поднялся с ними на спардек, между тем как в зале языки начинали развязываться. Смех его несколько рассеял подавленное настроение пассажиров, и они стали теперь смотреть на дополнительный переезд уже с более легким сердцем, хотя и не доходили до оптимизма веселого французского офицера.
Надо признаться, положение вполне оправдывало этот остаток беспокойства. То не была простая прогулка на «Симью». Оставалось пройти расстояние в семьсот двадцать морских миль. При скорости пять узлов в час, сообщаемой пароходу течением и парусами, это расстояние требовало по крайней мере недели плавания. А за неделю чего только не могло произойти в причудливом царстве Нептуна!
Тем не менее, так как отчаяние нисколько не помогло бы несчастью, покорились судьбе. Мало-помалу пароход принял свой обычный вид, а жизнь-прежнее течение, монотонность которого в известные часы прерывала еда.
Вопрос о еде получил новое значение. Туристы усердствовали, как это бывает в вагоне железной дороги, больше вследствие безделья, чем аппетита. Томпсон не противился и даже поощрял такое развлечение, в тщетной надежде добиться прощения.
Это развлечение особенно ценил Пипербом из Роттердама. Не отставая от администратора, он слышал взрыв, слушал сообщение капитана Пипа. Понял ли он, что необходимо было переменить маршрут? Взгляды его, не раз направлявшиеся на компас и на солнце, позволяли предполагать это. Во всяком случае, беспокойство, если только он испытывал его, не отражалось на его аппетите. Он продолжал проявлять себя как большой ценитель кулинарных комбинаций. Еда хотя и подразделялась на breakfast, lunch, tea, dinner (утренний завтрак, завтрак, чай, обед), но он удостаивал их всех одинаково удивительного внимания. Желудок его был положительно бездонный. Рядом с этой пропастью пьяница Джонсон витал, пожалуй, еще в большем блаженстве. Благодаря непрестанным усилиям он наконец дошел до того пункта, когда хмель переходит в болезнь, и держался этого деликатного предела с помощью разных тонких комбинаций. Он отказался от прогулок по спардеку. Только изредка замечали его. Теперь он почти всегда спал, пробуждаясь лишь для того, чтобы выпить необходимое количество и затем опять заснуть. О несчастном случае, превратившем «Симью» в парусное судно, а также о новом направлении, которое оно должно было принять, он решительно ничего не знал. Впрочем, если б и знал, то не испытал бы ни малейшего волнения. Мог ли бы он на суше больше напиваться, чем на этом судне, хорошо снабженном разными спиртными напитками, что сообщало ему восхитительное ощущение, точно он находится в кабаке?
Но самым счастливым из всех, как всегда, был мистер Абсиртус Блокхед, почтенный бакалейщик, которого природа наделила таким завидным характером. Когда несчастный случай произошел, он только что испытал истинную радость. В первый раз по истечении нескольких дней дочери его и сам он могли садиться в кресла, не издавая крика боли. Все трое радовались приятной перемене, как вдруг свист пара заставил их преждевременно покинуть положение, от которого они уже немного отвыкли.
Конечно, Блокхед пожалел тогда бедняг, появившихся на палубе, конечно, он испытал кое-какое беспокойство. Но какое-то тщеславное удовлетворение от близости такой большой опасности примешалось вскоре к этому чувству. Другое дело, когда капитан Пип окончательно переменил путь. Мысль о предстоящем посещении Зеленого Мыса повергла мистера Блокхеда в океан гипотез.
До тех пор по крайней мере он не скупился на советы, чтобы облегчить общее несчастье. Он старался как мог ускорить слишком медленный ход судна. Прежде всего, он подал капитану мысль увеличить парусность, отдав ветру все простыни и салфетки с «Симью». Предложение это не имело никакого успеха, но Блокхед не счел себя побежденным и лично пытался осуществить на практике свою теорию.
С утра до вечера можно было видеть его сидящим на корме со своей женой, сыном и дочерьми, причем все пятеро терпеливо держали под ветром свои носовые платки, как маленькие паруса. Устав от этого монотонного упражнения, они поднимались и, выровнявшись в линию, дули что было духу в паруса «Симью».
Если бы Блокхед обладал знаниями Архимеда, то понимал бы, что для успешного действия на какое-нибудь тело надо располагать точкой опоры вне этого тела. Но Блокхед не был Архимедом и не сомневался, что путешествие чувствительно сократится благодаря этим похвальным усилиям, потешавшим его товарищей.
Вследствие ли раздувания щек или по какой-либо другой причине, но верно то, что на третий день страшная зубная боль заставила Блокхеда прекратить эту вероломную конкуренцию Борею. За каких-нибудь два часа его щеку разнесло поразительным образом и физиономия его приняла самый курьезный вид. Благодаря такому необыкновенному флюсу Блокхед служил потехой на пароходе, и товарищи, лишившись зрелища его опытов мореплавателя, просто переменили развлечение.
Но как это мисс Мэри и мисс Бесси оказывали содействие своему почтенному отцу? Забывали они, что ли, свой долг? Отказались ли они вырвать Тигга у смерти?
Да, надо признаться, что они действительно отказались от этого.
Ах, не без страдания и не без борьбы эти два ангела милосердия оставили миссию, которую на них возлагала любовь к ближнему! К несчастью, им пришлось убедиться, что новая хранительница окончательно взялась за то, чтобы удержать на земле душу, готовую отлететь, Что произошло во время восхождения на Тейд, в котором они не могли принять участия вследствие жестокой поясничной боли?
Мисс Мэри и мисс Бесси не знали, но они могли заметить результаты этой прогулки. С той поры мисс Маргарет Хамильтон решительно завладела Тиггом, и обе любезные сестры должны были считать себя побежденными.
Тем не менее они не переставали интересоваться несчастным, которому раньше уделяли столько внимания, и предвещали, что Тигг, лишенный их помощи, станет жертвой самых жестоких событий.
– Увидишь, дорогая моя, – говорила мисс Мэри с мрачным видом, – приключится с ним беда!
– Он покончит с собой, – отвечала мисс Бесси с содроганием.
Осуществление этого мрачного предсказания не казалось по меньшей мере близким. Покуда Тигг, принятый семьей Хамильтон, проявлял самую постыдную неблагодарность в отношении своих двух ангелов-хранителей, и мисс Маргарет Хамильтон, по-видимому, не особенно досадовала на слабость своей памяти.
Отец ее был не так доволен. Кое-чего недоставало для равновесия в его жизни. С тех пор как «Симью» совершенно уклонился от программы путешествия, уже невозможны были никакие придирки, и это положение было в тягость любезному баронету.