Агентурная кличка - Трианон. Воспоминания контрразведчика
Шрифт:
Через два-три дня после первомайских праздников Анна Ксаверьевна сообщила по телефону нашему сотруднику В.В. Молодцову, который поддерживал контакт с членами семьи Шевченко, что Ленгина исчезла, оставив на столе в гостиной адресованную дочери записку, начинавшуюся со слов: «Дорогой Анютик!.. Я не могла поступить иначе… Врачи тебе все объяснят… Жаль, что мама не позволила мне умереть дома…»
В связи с поступившим сигналом Анне Ксаверьевне было рекомендовано, как полагается в таких случаях, официально сообщить о случившемся в районное отделение милиции по месту жительства. Через некоторое время оттуда на квартиру прибыл сотрудник, бегло осмотрел ее и составил соответствующий протокол. К поиску пропавшей подключилась и Служба безопасности. Следует признать, что упоминание в записке: «Жаль, что мама не позволила мне умереть дома…» — сразу же направило
Близился День Победы, и я с вполне спокойной совестью с разрешения начальства на выходные дни отправился с сыновьями на машине на наше излюбленное место — на реку Протву в Калужской области, благо от Москвы она находится примерно в 120 километрах.
На следующий день, а это было уже 9 мая, к нам присоединился один из родственников, приехавший на своей машине из Москвы. Он-то и сообщил мне, что от моей жены ему известно, что меня срочно по неотложному делу ждут в отделе. Пришлось, как говорится, сматывать удочки. Через два часа, благодаря сравнительно раннему времени, хорошей дороге и почти полному отсутствию на трассе транспортных средств, я был уже дома и от дежурного по отделу узнал, что труп Ленгины Шевченко был обнаружен по запаху ее сыном во встроенном в стену спальни шкафу. В свое время никто не обратил внимания на пустую белую кружку на столике перед зеркалом, стоявшем напротив шкафа в несколько непривычном для такого предмета месте. К тому же все были уверены — ведь об этом говорилось в записке, — что самоубийство должно было состояться за пределами квартиры, и не учли, что обстоятельства изменились: бабушка вместе с внучкой перебрались на время в другой район города, где проживали у своих дальних родственников.
Когда я прибыл на Фрунзенскую набережную, труп Ленгины был уже доставлен в морг. Произошло же следующее: Ленгина, налив в кружку на кухне немного воды, прошла в спальню, вскрыла там несколько упаковок со снотворным, в которых находилось в общей сложности примерно от шестидесяти до восьмидесяти таблеток, приняла их, запив водой, кружку поставила на столик, а коробочки положила в карман надетого на нее шелкового халатика. Очень быстро почувствовав дурноту, она отпрянула к шкафу, дверцы которого были открыты настежь. Будучи довольно миниатюрной комплекции, она, падая, раздвинула висевшие там дубленки и привалилась к задней стенке, а задетые при падении коробки с обувью, сложенные с правой стороны, обрушившись, закрыли ей ноги. Дверцы шкафа тотчас же почти полностью самопроизвольно прикрылись. По мнению специалистов, даже если бы она обратилась в это время за помощью в Институт скорой помощи, спасти ее уже не удалось бы.
Позже, когда я просматривал ее письма и нечто похожее на дневниковые записи, у меня сложилось более полное впечатление о ней как о личности. Большим умом она не блистала, но была в этом смысле не без претензий. При разборе ее «архивов» было обращено внимание на выписанные на отдельных клочках бумаги афоризмы и изречения отечественных и зарубежных авторов, заимствованные ею, скорее всего, из книги В.Л. Воронцова «Симфония разума». По единодушному мнению, изречения древних и более поздних философов и других выдающихся лиц, вероятно, использовались Ленгиной на различного рода приемах для того, чтобы произвести соответствующее впечатление и удивить окружающих своей необыкновенной образованностью, а точнее — пустить пыль в глаза!
Похоронили ее на Троекуровском кладбище, где присутствовали немногочисленные родственники покойной. По долгу службы был там и наш «полномочный представитель» В.В. Молодцов. Не лишенный чувства юмора, он рассказывал нам потом, как теща А. Шевченко Анна Ксаверьевна в порыве наигранного негодования, картинно обращаясь к нему, кричала: «Владимир Владимирович, дайте мне револьвер! Я застрелю этого негодяя! Это он убил мою дочь!..» Огнестрельного оружия у него в тот момент, естественно, не было, да и представлял он себе смутно, как можно было бы сделать это на таком большом расстоянии, не промахнувшись!
Мы рассчитывали, что на этом все наши заботы-хлопоты пойдут на убыль, но не тут-то было!
Несовершеннолетняя, но физически уже вполне сформировавшаяся дочь Шевченко оказалась
В этой связи мне было поручено в присутствии упомянутой выше ее тетки, как требовал того Уголовно-процессуальный кодекс, провести с ней беседу профилактическо-воспитательного характера. Эта встреча по каким-то неизвестным мне причинам была организована в одном из помещений приемной Московского управления КГБ на Сретенке. Я был заранее предупрежден об этом и в назначенное время прибыл туда. Обстановка для беседы была вполне благоприятной. Однако, несмотря на предложенный ей миролюбивый и спокойный тон разговора, в котором принимала участие и ее родственница, она вела себя дерзко, несколько раз вскакивала со стула и выбегала в коридор, откуда ее неизменно вежливо возвращал обратно находившийся там молодой, симпатичный прапорщик. Девица действительно была взбалмошным, не признававшим ничего существом. Не помню уж, к какому соглашению мы с большим трудом пришли в результате проведенной беседы, но мне было совершенно ясно, что этот «ребенок» еще доставит немало хлопот своим родственникам и вообще всем окружающим.
Непросто обстояло дело и с Геннадием. Как уже говорилось, после увольнения из МИД встал вопрос о его трудоустройстве. Добровольно принять на работу сына изменника Родины никто не соглашался: речь в данном случае идет о так называемых внешнеполитических институтах и других подобного рода учреждениях. После целого ряда длительных переговоров, которые вело руководство Главного управления с руководителями некоторых институтов, отлично понимавшими, в свою очередь, что в любом случае «протеже» органов госбезопасности будет невыездным и в каком-то смысле обузой, было принято единственно правильное в сложившихся условиях решение об изменении в интересах Геннадия его фамилии и некоторых установочных данных и выдаче ему по согласованию с соответствующими инстанциями новых документов.
Вскоре руководством главка мне было предложено связаться по телефону и договориться о встрече с директором Института государства и права АН СССР, известным советским юристом и ученым В.Н. Кудрявцевым. В тот же день я позвонил ему по телефону кремлевской связи, и мы договорились о встрече.
Владимир Николаевич приветливо встретил меня в своем рабочем кабинете в старинном особняке в самом центре города. В общих чертах он уже был в курсе дела. В.Н. Кудрявцев внимательно выслушал меня и после детального обсуждения всех формальностей юридического характера дал свое согласие на оформление Геннадия уже с новой его фамилией на работу в институт. По окончании беседы он любезно показал мне свою научную библиотеку и, как юристу по образованию, подарил на память несколько брошюр по вопросам уголовного права и криминологии, автором которых он является. Я и по сей день сохранил в своей памяти воспоминание о встрече с этим обаятельным, мудрым и интеллигентным человеком.
Таким образом решился вопрос с сыном А. Шевченко, предавшего не только Отечество, но и свою семью.
О Геннадии Шевченко я случайно услышал много лет спустя, когда в одном из своих интервью кому-то из наших корреспондентов он пытался внушить ему мысль о том, что его отец в действительности был убежденным борцом с существовавшим в то время в нашей стране политическим режимом, во что даже сейчас поверить очень трудно! О том, что отец был, как говорится, с двойным дном, Геннадий вполне мог догадываться еще в прошлом. Мимо него не могли пройти без внимания советы родителя никогда не говорить о серьезных вещах в помещении, быть осторожным при пользовании домашним телефоном, а в необходимых случаях использовать для этих целей телефоны-автоматы. Отец неоднократно говорил ему об этом во время периодических прогулок в вечернее время по Фрунзенской набережной Москвы-реки. Невозможно было не задуматься над вопросом, что было необходимо скрывать честному человеку, ответственному работнику Министерства иностранных дел, а также начинающему дипломату? Отцу же еще до того, как он встал на путь предательства, часто и многое приходилось скрывать от своих сослуживцев и тем более от жены!