Агония
Шрифт:
Толпы граждан бежали, и всадники, несшиеся бешеным галопом, обгоняли их; где-то позади раздался резкий голос, прерываемый кашлем:
– Да, Руска это она, и это он!
Они обернулись и увидели, что Глициа настигает их. Севера побледнела. Заль удержал руки, потянувшиеся к ней.
– Это твоя супруга, и Крейстос мне не внушал похитить ее у тебя. Возьми же ее, если хочешь: она послушает тебя, потому что супруга должна следовать за супругом.
Его голос, проникнутый гордостью, дрожал, а Севера тихо плакала, закрываясь концом своей паллы. Но Глициа негодовал и бесился:
– Я знал, что она с тобою, она, супруга Глициа. Она была и с Элагабалом, и с Геэлем, и с Магло. Но преторианцы все предадут уничтожению, и вы пойдете с вашим Крейстосом на рудники, куда вас прежде отправляла Империя.
И он показал на Лагерь преторианцев, сверкавший оружием. После ухода Северы из его дома, он взял привычку бродить по Кампании, желая ее встретить и избить. Он почти обезумел; в его голове все перемешалось странным образом, и теперь ненависть к сирийским императорам распространилась на восточных христиан. Он не встречал Северу и не хотел из гордости спросить у служанки, где живет его жена, ревниво боясь ее сожительства с Залем и втайне надеясь на ее целомудрие. И он казался еще более безумным, тем более, что теперь перед персом хотел иметь вид немилосердного господина.
– Он сам советует тебе вернуться, и я хочу этого не для того, чтобы тебя простить, но чтобы тебя наказать, отрубить тебе голову, выколоть тебе глаза и разорвать твое тело. Идем, я убью тебя!
Его кривая рука вцепилась в плечо Северы, которая громко вскрикнула. Это возмутило Заля, его нежность и любовь к Севере взяли верх над апостольским целомудрием – и он набросился на Глициа. Тот выпустил Северу, и она кинулась в объятия перса.
– Спаси меня! Нет, я не пойду с ним! Я не последую за ним!
– Я убью тебя, я отрублю тебе голову и выколю глаза, – воскликнул Глициа, увлекаемый Руской. – Я направлю преторианцев к дому твоего Заля, и твой Заль умрет вместе с тобой. Я велю убить Элагабала, вместе с Геэлем, вместе со всеми, кто обладал твоим телом.
Он кричал им гнусные ругательства, и звуки его голоса терялись вдали. В Кампании появились отдельные всадники и одиночные солдаты. Воздух потрясали крики людей, ржание лошадей, звуки труб; хоботы слонов извивались на горизонте; звери рычали. Из Лагеря, как от гигантского костра, поднимался дым, наполняя собой тяжелый воздух; взлетали, рассыпаясь, искры.
– Ты останешься у Геэля, – сказал Заль Севере, – ибо твой супруг, патриций, может направить солдат к нашему дому, и они будут тебя мучить.
Он покинул ее на улицах Рима, целомудренно поцеловав в щеку. Она быстро пошла через Vicus Tuscus, пересекла Сублицийский мост и вошла к Геэлю, который спокойно вращал свой гончарный круг. Красноватый луч, пересекая гончарную мастерскую, придавал глине сильную яркость, словно ее только что вынули из печи, освещал неопределенным светом сидевших молча Мадеха и Амона и бросал кровавые полосы на кирпичные стены, загоравшиеся от солнца.
– Ты, Сестра? – воскликнул Геэль. Видимо, случилось какое-нибудь несчастье, если она пришла без Заля. – А Заль?
Она сообщила ему про волнение в Лагере и слухи о восстании, про разъезды всадников и пехотинцев. Громкие крики раздавались снаружи, народ беспорядочно бежал по улицам, и весь Рим наполнялся все возрастающим шумом. Геэль слегка побледнел; Ганг и Ликсио прервали работу. Мадех и Амон тревожно насторожились.
– Если преторианцы восстали, – воскликнул Геэль, – то значит, они идут против Элагабала, и раз Элагабал будет убит, то от этого пострадает вера, как это и предполагал Заль. Мы пойдем спасать его, чтобы восторжествовал Агнец!
Он вышел в сопровождении Ганга и Ликсио; все трое спрятали длинные ножи под туники. Но через несколько секунд Геэль вернулся и поцеловал Мадеха, Амона и Северу со словами:
– Я возвращусь сегодня вечером. Оставайтесь здесь и, если Кордула будет обо мне спрашивать, не говорите ей, что я пошел к Элагабалу.
Крупные слезы выступили у него на глазах, и он быстро отер их рукой, пахнувшей глиной. Ему хотелось бы казаться отрешенным от мира, не знающим ни дружбы, ни любви, ничего, что могло бы смягчить его сердце, обычно такое доброе.
Севера, Мадех и Амон остались одни в мастерской Геэля: Севера тревожилась о Зале, Мадех смутно мечтал избавить Атиллию от возможной опасности во время восстания, Амон видел перед собою Александрию, куда он решил вернуться. Египтянин, помогая посвоему Геэлю, принявшему его, удвоил число его заказчиков, сбывая его сосуды богатым римлянам. Тем самым он сделал его работу более продуктивной и сумел получить барыш от своей сообразительности. Не вспоминая больше о предательстве Иефунны, он рассчитывал скоро уехать, чтобы на своей родине взять в жены одну из прекрасных девушек, которые купаются в водах Нила, и, быть может, снова скопить состояние продажей египетской чечевицы.
Шум возрастал, хоть и не настолько сильно, чтобы заглушить голос Скебахуса, продававшего свою соленую свинину, которую он спокойно разрезал большим ножом. Но на этот раз покупатели тотчас же бросали его и убегали к Риму, над которым в разных местах поднимался сильный дым в виде широких кровавых столбов.
XIII
Вздымались копья и дротики, гремели мечи, сверкали панцири и шлемы, развевались кровавого цвета знамена на древках, наполняя блеском Лагерь преторианцев, откуда уносились вскачь отряды и увозились военные машины. Все бежали как после поражения: варвары размахивали длинными копьями рядом с велитами, державшими в руках по семи дротиков каждый; принципы и триарии ударяли мечами в окованные железом щиты; уходили ахейские пращники и арабские стрелки вместе с всадниками на конях, покрытых алыми чапраками; нумидийцы управляли конями без помощи узды.
На заре некоторые из воинов увидели, что статуи сына Маммеи вымазаны грязью и нечистотами. И они взбунтовались, отказываясь от повиновения, схватились за оружие, опрокидывая палатки и сжигая их колья, отвязывая слонов и нанося побои центурионам, которые пытались их остановить.
Их волновало то, что Император, сильный своими легионами, покорностью народа и раболепством знати, ожесточенно преследует ребенка и слабую женщину, постоянно покушаясь на их жизнь. Уже давно возникло глухое сострадание к ним, вызвавшее нападение на христиан в день восстания, по ошибке, о которой теперь, когда выяснилась правда, горько сожалели.