Ах, Париж!
Шрифт:
— Дорогая девочка! Так приятно, что ты все помнишь, — проговорила герцогиня. Она хотела было погладить Гардению по плечу, но застонала. — Моя голова, я не могу шевельнуться! Побыстрее, Ивонна!
Со своей камеристкой она говорила по-французски, а с Гарденией — по-английски, и девушку приводила в крайнее изумление та легкость, с которой тетушка перескакивала с одного языка на другой. Когда же Ивонна приоткрыла окна и свет ворвался в комнату, Гардения с трудом сдержала возглас удивления, увидев лицо тетушки!
Она помнила ее отливающей золотом блондинкой, от красоты
«Тебя неправильно окрестили, — вспоминала Гардения, как папа галантно говорил тетушке. — Лилия — это бледный, суровый, довольно холодный цветок. А ты теплая, и пылкая, и красивая, как моя «Слава Дижона», что растет у крыльца».
«Генри, ты поэт», — отвечала тетушка, стрельнув в его сторону глазами и мило надув губки, что, несмотря на то что Гардения была еще очень мала, показалось чрезвычайно привлекательным. Теперь же на подушках перед ней лежала бледная тень английской розы, однажды как бы по мановению волшебной палочки появившейся в их маленькой деревушке и произведшей сенсацию среди жителей, никогда не видевших «безлошадных экипажей», как тогда называли столь широко обсуждаемый и внушавший страх автомобиль.
«Я настояла, чтобы мой муж поехал в Англию и купил «Роллс-Ройс», — рассказывала всем Лили. — Французские машины не такие красивые и изысканные. Я собиралась повидать вас, пока мы здесь, вот я и решила съездить к вам».
«Дорогая Лили! Как это на тебя похоже: свалиться с неба так неожиданно и не предупредить нас!» — смеялась мама.
Обе сестры поцеловались, замерев на мгновение в объятиях друг друга, как бы прокладывая мост через огромную пропасть, разделяющую их, — пропасть, которая образовалась из-за разницы в их образе жизни и общественном положении, — хотя в то время Гардения еще не понимала этого.
Гардения часто после той встречи размышляла о красоте тети Лили, о ее утонченном лице, закрытом специальной вуалью для поездок в автомобиле, спускавшейся с белой шоферской шляпки на светлый пыльник, который защищал ее элегантное платье. Трудно было узнать ту сверкающую красавицу в женщине с изборожденным морщинами лицом, с отекшими, усталыми глазами, которая сейчас была перед Гарденией.
Волосы тети Лили все еще отливали золотом, но оттенок этот стал очень ярким, почти кричащим вместо бледно-желтого, цвета спелой пшеницы. Кожа казалась серой и безжизненной, и, несмотря на то что тетушка была накрыта одеялом, Гардения заметила, что она располнела, шея потеряла гладкость и мягкость линий — та самая шея, которая служила опорой гордой головке, за честь увековечить которую в мраморе боролись скульпторы.
— Гардения, ты выросла! — воскликнула тетя Лили.
— Боюсь, что так, — ответила Гардения. — Мне ведь уже двадцать.
— Двадцать? — Казалось, у тети Лили перехватило дыхание. Прикрыв на секунду глаза, она простонала: — Ивонна! Где мои порошки? Голова болит невыносимо.
— Вот они, ваша светлость.
Ивонна с маленьким серебряным подносом подошла к кровати. На подносе стоял стакан воды и черно-белая коробочка
— Дай мне два, — приказала герцогиня, протягивая руку за водой.
— Вы ведь знаете, ваша светлость, доктор говорит… — начала Ивонна, но герцогиня ее резко оборвала:
— Не имеет значения, что говорит доктор! Когда у меня такие бурные, как вчера, ночи и когда моя единственная племянница приезжает и сообщает, что моя сестра умерла, мне нужно что-то принять. Принеси мне бренди и содовой. Я больше не хочу кофе. Одна мысль о нем вызывает у меня тошноту.
— Хорошо, ваша светлость, — смиренно проговорила Ивонна, что яснее всяких слов выражало ее неодобрение.
— И побыстрее, — добавила герцогиня. — Я не собираюсь ждать весь день. Мне хочется выпить сейчас.
— Сию минуту, ваша светлость, — ответила Ивонна, метнувшись через комнату.
— Двадцать! — повторила герцогиня, глядя на Гардению. — Не может быть. Это невозможно.
— Никуда не денешься, люди становятся старше, тетя Лили, — сказала Гардения.
Тетушка прижала руку ко лбу.
— Увы, это бесспорно, — проговорила она. — Боже! Какой же старой я себя чувствую!
— Мне не хотелось беспокоить вас вчера вечером, — извиняющимся тоном сказала Гардения, — но мне казалось, будет бестактным, если я лягу спать, не сообщив вам о своем приезде.
— Ты сделала все правильно, — одобрила ее герцогиня. — У меня не было возможности уделить тебе внимание. Кроме того, я не думаю, что в твоем платье можно появиться на приеме.
Перед мысленным взором Гардении появилась циничная ухмылка лорда Харткорта.
— Конечно, — робко пробормотала она. — Боюсь, я была одета не для вечера.
— Хотя, конечно, ты в трауре, — сказала тетушка, — но, прости меня за мои слова, это платье на тебе такое старомодное.
— Оно мамино, — объяснила Гардения, — и это все, что у меня есть.
— Ну, мне кажется, это роли не играет, — слабо проговорила герцогиня. — Ты ведь не собираешься оставаться, не так ли?
На мгновение воцарилась тишина, на мгновение, в течение которого обе женщины пристально смотрели друг на друга. Наконец с дрожью в голосе Гардения произнесла:
— Тетя Лили, но я не знаю, что делать. Мне больше некуда, совсем некуда идти!
Глава третья
Герцогиня рухнула на подушки. Очевидно, порошок подействовал, и она выглядела менее изможденной.
— Думаю, тебе лучше рассказать все с самого начала, — сказала она. — Что же произошло?
Белая как снег Гардения сжала руки, пытаясь овладеть собой и заставить свой голос звучать тверже.
— После смерти моего отца у нас совсем не осталось денег, — тихо начала она. — Я часто предлагала маме написать вам и рассказать, в какой ситуации мы оказались. Но она не хотела беспокоить вас.
Герцогиня тихо вскрикнула.
— Я об этом никогда не задумывалась, — пробормотала она. — Как ужасно с моей стороны! Я так богата, у меня всегда все было! — Она прижала к глазам руки и дрожащим от волнения голосом произнесла: — Ты должна простить меня, мне так стыдно.