Аид, любимец Судьбы
Шрифт:
Время обойдется без Повелителя – и без его оружия.
Адамантовое лезвие, послушное нашему приказу, медленно плавилось, растекалось по грубо обтесанной площадке, где недавно веселились соратники Крона. Меняла свою форму стертая рукоять – корчилась придавленным червем, как еще недавно корчился я.
Саднила, отдавая в сердце, левая ладонь, через которую теперь уже я выливал огонь ярости на серп, выплавленный Геей. От меня к нему – обратно…
Мы стояли, всей властью нашей приказывая ему
Наверное, власть была велика: он отошел.
Расплавился, оставшись ничтожным пятном на камнях.
Тогда Посейдон вздохнул с облегчением.
– Вот все и кончилось, – сказал он, глядя на пятно – след от раздавленной ядовитой твари.
– Почти, – тихо уточнил Зевс, глядя туда, где все еще настойчиво посвистывала секира Гефеста.
Я потирал обожженную ладонь и ничего не ответил.
Сказание 11. О нечаянных жребиях и осознанных решениях
Сосватал я себе неволю,
Мой жребий – слезы и тоска!
Но я молчу, – такую долю
Взяла сама моя рука.
П. Г ли нка
Это шествие мне не хотелось бы помнить.
Но Мнемозина – коварная, отлучившаяся на какое-то время – возвращается и настойчиво трясет за плечи, напоминая о заключенном договоре.
О том, что все уже кончилось, но кончилось не совсем. И о черте – оставшейся, недоведенной, которая должна представлять собой непрерывную линию, немного похожую на Лету у ее истоков.
До первых порогов русло реки забвения, твоей вечной противницы, Мнемозина, – все та же идеально прямая итоговая черта.
Ты не уговорила бы меня, Мнемозина: я давно научился быть глухим к мольбам. Ты не разжалобила бы меня: я растерял жалость еще на той, первой войне. Ты бы меня не напугала: внутри у меня – выжженная пустошь, черная, как воды озера, в которое я гляжусь.
Но я привык доводить до конца начатое и держать свои слова.
Помню и держу, Мнемозина. Вспоминаю, глотая горечь то ли победной, то ли поминальной чаши.
Оставишь ли ты меня, когда моя память иссякнет, и я скажу: «Вот все и кончилось»?
Не расценишь ли как нарушение то, о чем я буду вспоминать сейчас?
Видишь ли, как бы я ни старался, я вижу это шествие только со стороны.
Подземный мир вымер.
Божества ночи не решились выйти навстречу этой процессии.
Схоронились за скалами тени.
Только плакучие ивы равнодушно поскрипывали калеками-стволами – непрошенные свидетели. Шептались тусклой зеленью: «Все? Все…»
Тут действительно были все.
Косматая мощь Гекантохейров: каждый их шаг отдается под сводами мира стократно, сами своды начинают подрагивать: им бы отвернуться, не смотреть на воплощенную Силу! Циклопы с тяжелой ношей, завернутой в куски ткани – сквозь ткань тяжело набухают и падают капли. Прозрачные? Черные? Здесь все черное.
Титаны… и титаны.
Титаны пленные – с увечьями, неперевязанными ранами, оторванными конечностями, торчащими в спинах и могучих плечах стрелами и копьями. Лишенные оружия и доспехов. С угрюмо опущенными головами – не потому, что побеждены, а потому что рядом шагает и давит Мощь.
Титаны с оружием, перешедшие на сторону новых властителей мира. С перевязанными ранами. Со следами от стрел на доспехах.
С опущенными головами, ибо рядом – Мощь, впереди – Тартар, а тут, вот прямо рукой подать – предательство, о котором молчат побежденные.
И победители страшно схожи со своими собратьями, так что – не ошибиться бы с карой.
Те, кому предстоит не ошибаться, движутся вслед за Сторукими. Новые хозяева мира. Боги.
Спуститься к Тартару осмелились трое Кронидов, и впервые они выглядят братьями настолько: волосы у всех черны, лица – бледны, в глазах – одинаковая решимость.
Мрачная.
Пугающая.
Решимость закончить то, что начали когда-то мальчишками.
Значит, Тартар близко: так равняет только он.
Равняет, приглашает, запугивает. Глушит даже шаги Гекатонхейров. Приветливо ощеривается провалом рта – черным даже на фоне здешнего мрака.
Лежит на пути к бездне тело полузмеи-полуженщины Кампе. На лице – недоверие и протест. Глупый. Тому, что уже свершилось.
Тело летит в Тартар первым – жертва, умиротворяющая тюремщика.
Или, может, закуска перед сытным обедом.
Потом трое Кронидов сбрасывают в бездонную пасть то, что осталось от Крона.
Сами. Не таская руками куски плоти, а повелевая им быть ввергнутыми вниз… все равно – сами.
Все трое молчат, и ни в одном нет юности: зрелые мужи стоят над пропастью.
Кроноборец – величие и власть во плоти, молнию взгляда не загасить Тартару. И куски плоти, подчиняясь этому взгляду, отправляются на вечное заточение.
Неистовый – плечом к плечу с братом, необузданность и стихия. Резкий взмах трезубцем яростно бросает омытые ихором части тела Крона в утробу Тартара.
А третий-то где?
Наверное, с темнотой слился или, может, шлем надел – невидимка?
Нет, вот же он.