Академия для Кэт: Найти координаты

Обычно мне везло. Для меня всегда находилось место в льготных программах оздоровления или выделялись бесплатно и без очереди дорогостоящие лекарства. А в той, прошлой, здоровой и счастливой жизни я почти всегда успевала на последний автобус, купить что-то, что на мне и заканчивалось, например, булочку в буфете, умудрялась упасть и не то чтобы не покалечится, а даже не расшибиться. Да я даже периодически выигрывала в лотерею! И вот сегодня мое везение закончилось. Выдохлось. Испарилось как лужа на полуденном солнце.

Июльский зной фантастическим маревом плясал над асфальтом. Разомлевшие от жары голуби лениво полоскались в натекшей из кондиционера луже. Редкие прохожие

торопились перескочить открытое пространство, залитое полуденным солнцем, казалось, сжигавшим все живое на своем пути.

Выйдя из охлажденного кондиционером холла больницы, я жадно хватанула раскаленный воздух ртом и тоскливо посмотрела на разделяющий поликлинику и подъезд моего дома отрезок пути. Инна Афанасьевна, мой лечащий врач, знала, насколько плохо я переношу жару, но выбора не было ни у нее, ни у меня. Сегодня Инна Афанасьевна работает последний день перед отпуском, а у меня вчера был последний день приема лекарства, после которого нужно было обязательно показаться своему врачу. Вот и вышло, что мне пришлось в самую жару выйти из квартиры.

Изучив меня, ощупав, прослушав и осмотрев везде, где только можно, Инна Афанасьевна вздохнула и покачала головой:

— Положительной динамики практически нет. Катюш, может, у вас все же получится насобирать нужную сумму? Сейчас же очень много различных программ и благотворительных организаций! Мне жаль это говорить, но болезнь прогрессирует катастрофически, а очередь на бесплатную операцию тянется годами …

Она недоговорила. Но я и так все поняла. Я все знала о своей проклятой болячке, начиталась за истекший год. Мое сердце умирало. И сделать ничего было нельзя. Только операция, но… Кроме меня, самой старшей, в семье еще трое детей. Папа надрывается на двух работах. И все равно в сложившейся ситуации потребуется не один год, чтобы наскрести нужную сумму на внеочередную, коммерческую операцию. А «благотворительные» организации одна фикция. Может быть, где-то там далеко, где нас нет и быть не может, они и функционируют как положено. А у нас это всего лишь красивая ширма для мошенничества. Год назад, когда стало понятно, что медикаменты и консервативное, как говорят врачи, лечение меня не спасет, я попробовала обратиться в некоторые фонды… Там скромно промолчали. Будто моего обращения и не было. Но зато на пороге квартиры начали появляться некоторые, скажем так, личности, предлагающие свою помощь в сборе средств на операцию. За просто конский процент. Я должна была отдать «помощникам» от семидесяти до восьмидесяти процентов собранных средств. И если я, семнадцатилетняя девчонка, еще могла на что-то надеяться и согласиться, то нечаянно услышавший «предложение» папа рассвирепел и едва не покалечил «помощничка», вышвыривая того из квартиры. А после популярно мне объяснил, куда пойдут отданные в эти, так называемые, фонды деньги. Поэтому, нет. Этот путь для меня закрыт.

Лучезарно улыбнувшись лечащему врачу и пряча за сияющей улыбкой отчаяние, я кивнула:

— Так и сделаем! — Но мы обе хорошо понимали, что я солгала.

Инна Афанасьевна снова вздохнула и уже осуждающе покачала головой:

— Катя-Катя! Ты же молодая! Восемнадцать лет едва исполнилось! Вся жизнь впереди! Нельзя же так…

Я тоже перестала улыбаться и неожиданно даже для самой себя призналась:

— Инна Афанасьевна, у меня не получается выйти на настоящие благотворительные фонды. Все, что нахожу в интернете — мошенники и шкуродеры, наживающиеся на чужой беде и доверчивости. А родители из шкуры вон лезут, чтобы накопить мне на операцию. Даст Бог, все будет хорошо.

Инна Афанасьевна долго молча смотрела на меня в упор. А потом все-таки взялась за ручку и открыла мою амбулаторную карту, чтобы сделать запись о приеме, одновременно пробормотав:

— Иногда я смотрю на тебя, слушаю

и забываю, что ты еще сущий ребенок, что тебе всего восемнадцать лет. Что с людьми делают проклятые болячки! Ты рассуждаешь, словно пожившая свое старушка.

Некоторое время мы сидели в тишине. Только быстро бегающая по бумаге ручка издавала тихий, на грани слышимости звук, да иногда вздыхал натружено кондиционер.

Дописав и поставив в конце точку, Инна Афанасьевна закрыла карту и достала бланк:

— Пока я буду в отпуске, попробуй еще вот это, — она стремительно начала заполнять рецепт. — Лекарство очень дорогое. Но весьма и весьма действенное. Если нам повезет, то у тебя появится лишний год или даже два. Встретимся через месяц, когда закончится мой отпуск, — Инна Афанасьевна устало и заученно улыбнулась, протягивая мне рецепт. А когда я его взяла, то неожиданно выудила из ящика стола связку ключей и протянула мне с извиняющей улыбкой: — Извини, Катюш, я понимаю, что тебе тяжело двигаться, но ты все равно идешь домой, а там кого-нибудь из младших попросишь, — на ее раскрытой ладони лежала немаленькая связка ключей странного вида, будто прямиком из витрины музея. — У меня вчера на приеме была Матильда Генриховна, которая живет на верхнем этаже в соседнем с тобой подъезде. Старушка уже в почтенном возрасте, забыла нечаянно у меня ключи, наверное, от дачи. Верни ей, пожалуйста! А то я вчера забегалась и не успела, а сегодня с утра вообще торчала у главврача…

Недоуменно моргнув, я нехотя забрала связку с ладони лечащего врача:

— Хорошо, Инна Афанасьевна, попрошу кого-то из мелких. А какая квартира-то? А то я что-то не помню у нас бабулек с таким именем…

— Так, семидесятая! — врач удивленно округлила глаза. Но в этот момент в кабинет заглянула строгая тетенька в таком белоснежном халате, словно только-только пришла со съемок рекламы стирального порошка, и Инне Афанасьевне резко стало не до меня. Скомкано попрощавшись, я вышла из кабинета.

И вот теперь я стояла на крыльце поликлиники, пыталась вдохнуть расплавившийся от жары воздух и никак не решалась сойти со ступеней. Хоть бери, возвращайся назад и проси кого-то из мелких прийти и встретить меня! Что-то я сомневалась, что по такой жаре смогу пройти больше, чем пару метров. Сердце уже сейчас заходилось в попытке протолкнуть по венам кровь, чтобы доставить органам жизненно необходимый им кислород. И мне отчаянно, до истерики, вдруг захотелось оказаться там, где нет болезни и виноватых глаз родных, где воздух чистых и хрусткий. Вкусный, а не расплавленный от жары и пропитанный выхлопными газами…

В этот момент чей-то ворчливый и надтреснутый, неопределимого пола голос за спиной проворчал:

— Стала и стоит как на приеме у английской королевы! Ишь, ты!.. Пройти дай, разиня!

Я не успела огрызнуться, что вообще-то, ступени широкие, метра три, и я никому не мешаю, в какую бы сторону человек ни собирался идти, как ощутила сильнейший тычок между лопаток, с сипом хватанула раскаленный воздух ртом и полетела вниз, на тротуар. Сердце в груди, и без того барахлившее, болезненно сжалось в предчувствии неминуемой катастрофы.

Падать было вроде и недалеко. Но я почему-то все летела и летела, а тротуар все не приближался и не приближался. Словно опасался меня и старался держаться на расстоянии до последнего. А я все никак не могла набрать воздуха в легкие, чтобы заорать. А потом и вовсе случилось нечто очень и очень странное: все вокруг вдруг утратило краски, будто у меня потемнело в глазах перед очередным приступом. Далее все смазалось, как изображение за залитым дождем окном. А потом наоборот, начало наливаться светом и стало так пронзительно-холодно, словно меня в моих серых бермудах и легкой футболке с выложенной стразами на груди хитрой кошачьей мордахой резко засунули в холодильник. Нет, даже не в холодильник, а в морозильник!