Akladok
Шрифт:
Почему он стал думать, что все пропало? Ничего ужасного еще не случилось. А если и случиться… Решить ужасно этот или нет, может только он сам. Нужно просто осознать ситуацию, и понять, что следует делать. И действовать. Смотя на все это немного со стороны, словно это не он, Алекс, а некто очень умный и мудрый, который просто очень любит ту совокупность тела души и духа, которая называется Александр Бродбаум. А эти проблемы… – просто ситуация. Это тот самый, так любимый им мир. Который всего лишь живет по своим законам: волк задирает зайца, вор – ворует, а советский ВУЗ отчисляет такого студента с такой фамилией как у него. Все нормально. Такова природа
Кретин… Он шел, булькая неудобной бутылкой в кармане, и ни о чем не подозревал. И потом не помнил многие годы. И даже догадавшись и вспомнив, предпочитал не думать об этом. Не думать совсем. Как, пройдя через ельник, старик остановился, и с видом человека, завершающего какую-то очень важную и сложную работу, выдохнул «Вот!»
И простер руку.
Сущее зыбко и ненадежно. Старик, который простер руку и сказал «Вот!» давно мертв, юноша, во все глаза смотревший, куда он ее простер, метаморфизировал в заурядного и скучного предпринимателя, а дом, про который и было сказано «Вот!» – небольшой, но удивительно красивый и сказочный дом – сожгли какие-то балбесы. Но, может быть, самое удивительное в этом постоянно уничтожающим самого себя мире, это то, что все происходит не зря. И через многие годы выяснится, что тот дед не зря простер руку, и его «Вот!» не кануло в Лету. Ибо нечто незримое, но очень важное, что существовало и в том доме, и в старике, – оно не исчезло. Оно – есть. Есть, другой дом, который построил на этом месте Алекс, есть картина, которую написал тот дед, и которая теперь снова висит на стене этого дома. В конце концов, есть он сам, иногда живущий в этом доме, и в этих местах. Который многие годы делал вид, что ничего этого не было, но это, как выяснилось, ничего не меняет.
Облако пара, возникшее перед лицом Алекса, отлетело вверх и растаяло. Впереди было темно. И, каждому, кто будет пристально вглядываться в эту темноту, будет казаться, что мрак наступает. Тысячами черных лиц в остроконечных шлемах, тысячами непробиваемых щитов, тысячами длинных и прочных копий.
Почему он это делает?
Алекс вынул концы палок из снега и начал медленно двигаться вперед. Чувствуя, как вокруг него сжимается темное морозное пространство. Тогда он представил себя большим. Очень большим. Всем тем, что было вокруг него. Поляной, которая ждала его за той большой елью, полем, сереющим вдоль оврага, большой заснеженной гладью водохранилища, которое там, за лесом. И, не отрывая внимания от всего этого, плавно пошел дальше.
…. Двигаясь прочь от дома сквозь голубые пространства полян, и темные стены деревьев
Примерно через пятнадцать минут он остановился. Темневший впереди лес спускался к водохранилищу. Сзади бледнело поле. И за ним, где-то на краю леса мерцал огонек. Фонарь на его крыльце. Крыльце дома, в котором теперь все уже по-видимому спят.
– Вот и славно, – проговорил Алекс темным деревьям впереди. И тронулся дальше. – Только бы их ничто не разбудило.
– А ты, правда, не спишь?
Казалось, что вокруг нее кто-то говорил. В странном пространстве, где нет ни верха, ни низа, ни глубины. Вообще нет расстояний. И, может быть, времени. Только голоса, о которых знаешь лишь то, что они есть.
– Ты не спишь? – вот этот – принадлежал женщине, которая знала, что она красива.
– Как бы да, – глухо ответил мужчина.
– Я
Голоса немного отступили, и вокруг появились цвета. Или то, что казалось цветами.
– Как ты думаешь, что это?
– Я не знаю. Но думаю – лучше, чем ничего.
– Возможно… Я… так давно не видела тебя.
– А я тебя.
– И… я не знала, что так соскучилась по тебе.
– И я! А давай.. пойдем, чего-нибудь выпьем?…
Мария Петровна медленно, стараясь не потревожить поясницу, поднялась с кровати и провела руками по лицу. Чужие сны… Или звуковые фокусы этого дома? И опять в этом месте. Стараясь не разбудить спящего рядом Максима, она накинула пальто и вышла из комнаты. Странно, что этот Алекс построил дом именно здесь. Немного скрипящий пол, деревянные стены. Планировка, которую никак не запомнишь. Кажется там была кухня, а теперь? Куда как проще – в поселке, рядом с дорогой. Где все есть: и свет, и вода и газ. И как разрешили? Странно. А ведь этот дом удивительно похож на тот…
– Привет!
– Привет.
В коридоре стояли Семен и Настя и смотрели друг на друга.
– Ну.. и как у тебя дела?
– Ничего… А у тебя?
– Да так как-то… Точнее – никак.
– Это плохо.
– Ты теперь во Франции?
– Да. Большее время.
– Ну.. и как тебе там?
– Ничего. А ты сам не думаешь куда-нибудь поехать?….
Мария Петровна вздохнула и прошла мимо них. Они ее не заметили… Глупые. Она не знает, что сдерживает этих ребят, но знает, что это – не причина.
А они не знают.
Бог придумал ей такое наказание: всю оставшуюся жизнь видеть, как люди губят то, что нельзя губить никогда. Сколько раз она видела, как все это происходит? Достаточно, что бы понять, это – ужасно. Настолько ужасно, что несравнимо лучше совершить преступление перед другими людьми, перед законом, и даже перед государством, чем не дать проявиться этому. Ибо это – от бога.
А ей поделом. Снова видеть и чувствовать себя бессильной что-либо сделать. Но самое неприятное, что все это – здесь. Почему? Для самой Марии Петровны уже ничего не изменится. Она прожила все эти годы и жива до сих пор. Ее не арестовали, не судили, не расстреляли и не отправили в лагеря. Ну и что? Господи, прости эту дуру. Ты не простил ту, молодую, с красивым телом и горящими глазами. Которая медленно превратилась в ту, кем она является сейчас. И которая теперь уже точно скоро умрет. Только на этот раз зря.
Зря… Разве это не наказание? Если бы она тогда представляла, какими глупыми окажутся эти годы!
– Я хочу всегда видеть тебя, – когда-то сказал он. Сидя у полуразвалившейся чадящей печки и глядя не нее глазами, которые тогда казались ей старыми и мудрыми. Сколько же ему тогда было? Лет сорок? Пятьдесят? Совсем немного…
– Я хочу всегда видеть, как ты опускаешь глаза, поворачиваешь голову, улыбаешься.
– Я хочу видеть, как раскрываются твои губы, слышать, как звучит твой голос. Когда я вижу тебя, во мне все улыбается…
– Правда? – зачем-то спросила она тогда.
И он кивнул.
– Ты такое хорошее и светлое явление… Ты такая, что мир должен быть для тебя чем-то вроде объятия. Такого громадного и нежного. В котором тебе очень хорошо…
– Правда?..
Тогда это было правдой. Теперь она знает. Он видел в ней то, что потом не видел никто. А она видела, это в нем. Только ей казалось, что так еще будет, а он знал, что это бывает только один раз.
Мария Петровна повернула обратно. Большой коридор. В таком небольшом доме…