Актерские тетради Иннокентия Смоктуновского
Шрифт:
Записи Смоктуновского в этой сцене похожи на стенограмму потока сознания. Всполохи мыслей, чувств, ощущений даны в неразрывном клубке. Артист забирается в глубины подсознания, кишащие редко выползающими на поверхность гадами: мания величия и комплекс неполноценности, образы и мысли, в которых не признаешься самому себе.
Иудушка появляется незваным в усадьбе больного брата, где его ненавидят и боятся, где живет выгнанная им мать, и первая пометка:
«Ощущение мною ненависти окружающих — привычное, и, следовательно,
Тональность встречи и отношения к болезни брата:
«Здесь, маменька, мы не властны. Будет так — как будет».
При внутренней уверенности, что:
«Мать хочет ограбить меня».
Я — законный наследник брата, но кто знает, не успели ли они что-нибудь предпринять. И тут же рядом ехидная мыслишка, никак вслух не проговариваемая:
«Ну, что: вот вы от меня шли к нему — ну, и что?
Ну, вот, маменька, так куда вы убегали? И теперь куда вы прибежали?»
Не видят, не понимают, что значит идти против меня. Это оскорблять Господа Бога! Ибо правота моя, подтверждаемая уничижением и смертью врагов моих, — от Бога:
«Представляю Господа Бога на земле — правоту. Потому и побеждаю».
В сцене с матерью Иудушке, по мысли Смоктуновского:
«Не надо притворяться».
Он преисполнен чувства собственной значимости и правоты. Он заранее предвкушает победу. Сегодня, как и всегда, он
«Добивается своего каждый раз».
И это чувство значительности и справедливости происходящего пытается передать окружающим:
«Вот я вижу, ты переживаешь. Кто говорит, что это хорошо?
Все случилось справедливо.
Тайна Смерти.
Да, да, жуть сочувствия».
Трижды, ритуально повторенное, выписанное в столбик:
«Брат плохой.
Брат плохой.
Брат плохой».
По мысли Смоктуновского, Иудушка в этой сцене упорно пытается открыть окружающим глаза на тайный смысл происходящего: Павел был плохим братом, не любил меня, и вот теперь умирает. Умирает, потому что был плохим братом, умирает, потому что не любил меня. И как же можно это не видеть, не понимать?! Только специально раздражают меня и делают вид, что не понимают:
«Я боюсь, что меня всегда неправильно понимают (не любил меня брат).
Не любил меня (ну, если Бог может простить такое).
А ведь вы мечтали оставить меня с носом, но я — таков, единственно возможный. Таким и останусь на всю жизнь. Победа!!! А я поднимусь к тому правдолюбцу».
Короткий обмен репликами с матерью (всего-то по нескольку фраз с той и с другой стороны) становится переломом. Образ Иудушки в этой сцене выходит за пределы бытового, житейского правдоподобия, обретая иной масштаб и иной объем. Сатанинская гордость и непоколебимая уверенность в собственной непогрешимости, тупое упорство шершавого животного, та абсолютная чуждость человеческой логике, человеческому строю мыслей, которая заставляла вглядываться в этого Иудушку с мучительным сомнением: человек ли это вообще.
Он идет к умирающему брату, частично влекомый местью:
«Есть многое, многое за что мстить».
Частично, чтобы объясниться и договорить с одним из тех, главных врагов, которые для натур эгоистичных становятся более значимыми, чем любые близкие друзья:
«Да, я понимаю, что ты меня не любил, не любишь, ну, а попробуй вести себя на моем месте по-другому».
Частично из тщеславия: пусть брат сравнит, каков «я» и каков сейчас «он»:
«Ты же сам никогда ничего не мог, а теперь совсем без сил».
Но самое главное: для окончательного и бесповоротного утверждения собственной правоты. Пусть брат сам подтвердит, что прав был я, а не он, что живу правильно я, а не он:
«Последний расчет — кто прав? Ну, скажи же, наконец, — я прав, а?
Ты вот всегда утверждал, что я плохой христианин, но на проверку смотри: тот, кто первый умер, то и…
Ты — бездарь, а ведь могло бы быть совсем наоборот».
И кощунственное:
«Провидение — финал спора».
Смоктуновский записывает на полях варианты разгадок Иудушкиного поведения:
«Комплекс неполноценности в страшном тщеславии: я выше всех.
Встречает обиды — переживает их. И с позиции уже их проглотив — имеет
право быть правым».
Наконец, неожиданное:
«Крупная сволочь «Рокфеллер»».
Видимо, как «Рокфеллер» среди банкиров высится Иудушка среди «обыкновенных сволочей», сволочь особо крупная, уникальная, единственная:
«Самовозбуждающийся, наивный, добрый, совсем ничего вроде вокруг не замечающий скат».
Тут же подсказка себе — запись возможного прототипа:
«Козинцев — его манера слушать и попытаться действовать, наконец».
У Смоктуновского остались неприязненные чувства к этому режиссеру после «Гамлета». Он отказался играть у Козинцева короля Лира. Но в данной пометке речь все-таки, видимо, идет о каких-то внешних деталях в манере поведения Козинцева.
Остальные пометки к этой сцене четко привязаны к конкретным репликам:
«Да, ты думаешь, что я уйду, ну, ну.
Ты же говори про меня».
На обвинение брата: «Мать по миру пустил» — комментарий:
«Ну, хорошо, как же я ее пустил??.
Как обидно, что брат не понимает, что я не с ним борюсь, а пришел к нему,
чтобы предотвратить тотальность матери».
В продолжение монолога Павла: «Из дома выгнал» — комментарий:
«Вот те ну! Я на коленях стоял — просил не уезжать. Я ей говорю: что бы вам в вашем возрасте легче было моим хозяйством управлять — давайте формы отчетности наведем. А она — ф-ф-ф-рр. На дыбы — и к тебе. Норовистая у нас мать, сам знаешь».