Актовый зал. Выходные данные
Шрифт:
Но и другой час, за два года до свадьбы, час первой встречи с Каролой Крель, тогда Каролой Клингер, тоже ведь был только-только…
В ту давнюю пору — уж эта-то пора в самом деле похожа на стародавнюю, — в ту пору Тиргартен был совсем, ну совсем рядом и являл собой пустыню в двести пятьдесят гектаров. По иронии судьбы этот огромный парк, треугольником раскинувшийся между вокзалами городской электрички Зоологический сад, Лертер-Банхоф и Потсдамерплац, эта воскресная утеха пруссачества, где оружия разбросано чуть не столько же, сколько запретительных табличек, ибо едва
Но был он совсем рядом с редакцией, в обеденный перерыв можно было размять там ноги или покалечить их, набегавшись до упаду, такой он был огромный и такой искореженный.
Однажды Давид прогуливался в этих одичалых местах по ту сторону Вильгельмштрассе, он злился на Пентесилею, их неистовую редактрису, опять, в который уже раз, она оказалась права, и, подфутболивая камешки без оглядки на свои башмаки, требующие самого бережного отношения, едва не угодил обломком кирпича в широкую спину Каролы Клингер.
— Прошу прощения, — пробормотал он, — а вы тут что делаете, играете в прятки?
Она, сидя на корточках, едва глянула на него и разразилась бранью:
— Ах бандиты, преступники, людоеды, взгляните-ка!
— Нет, они не людоеды, — сказал он, опускаясь на колени рядом с ней и кроликом, угодившим в ловушку, — они кроликоеды.
Тут уж она, пылая яростью, впилась в него глазами.
— Ага, может, это ваша окаянная удавка?
Давид высвободил зверька, у того хватило ума не рваться из петли, да он и теперь еле двигался.
— Вот уж нет, где мне раздобыть такую тонкую проволоку? Такой блестящей я не видал со времен Великой Германии. А тварей этих я не потребляю.
Он поднялся, и она тоже, он подал ей кролика.
— Вы его освободили, теперь делайте с ним что хотите. Таковы нынче правила.
— Мне он не нужен.
— Так отпустите, пусть попадется в следующую ловушку.
— Думаете, здесь есть еще?
— Думаю. Никто не потащится в этакую даль с кусочком новехонькой проволочки, чтобы скрутить одну-единственную ловушку. Кто такую проволоку раздобыл, тот уже промышленник. Хотите поищем?
Она тотчас двинулась на поиски, опустив глаза в землю.
— Так вы ничего не найдете, — объяснил он, — ловушки расставляют по определенной схеме, по единому плану, по этому-то плану нам надо их искать.
— Объясните же, что за план!
— Ловушки должны быть расставлены в таких же укромных местечках, как это. Здесь вот лаз через жалкие остатки изгороди; лазов этих кругом предостаточно, там и следует искать. Ваш душитель — умелый тактик.
— А проволоку мы что же, оставим?
— Только этот обрывок, повесим на нем записку, хорошенько припугнем злодея.
На клочке бумаги он нацарапал красным карандашом: «Ты фашист!» — и подписал: «Давид».
— А вас как зовут?
Она поглядела на записку и, помолчав, ответила:
— Карола.
— Тоже красиво звучит, — одобрил он, приписал ее имя и укрепил записку на стянутой петле.
— Отчего так уж сразу фашист? — спросила она.
— Хороши же вы, сию секунду честили его преступником и людоедом, а при слове «фашист» деликатничаете.
— Так это ж политика.
— Э, нет, — воскликнул он, — только не заводите вечного спора об отношении к людям! Уж не сестрица ли вы Пентесилеи?
— Чья?
— Пентесилеи, бывшей царицы амазонок и нынешней редактрисы журнала, редакция которого вой там, в том доме; там я работаю.
— Я тоже там работаю, — ответила она, — мы зовем нашу редактрису Петрушенция. Ни одна душа не знает — почему, но теперь я, кажется, понимаю: просто-напросто ослышка. У нас в ротационном сильный шум. А вы чем занимаетесь?
— Ох, тяжким трудом, внутренностями, э, я хочу сказать, внутренней жизнью, многогранной, расцветающей жизнью в советской зоне оккупации, в данный момент мы целиком и полностью поглощены Адольфом Хеннеке, мысленно я уже вижу, что он выполнил план на триста восемьдесят семь процентов.
— Значит, мы знакомы, — кивнула она, — я вас как-то видела.
— Мне это льстит, — заметил он, — но пойдемте-ка поищем причитающийся нам процент ловушек. Да, что же мы будем делать: вы отпустите зверя или прихватите с собой?
— Я подарю его. У моей подруги двое детей.
— А у вас?
— Ни одного.
— Ни одного ребенка — ни одного мужа?
— Эй, эй, — погрозила она, и хотя он уже заметил, что она ростом выше его, до этой минуты не видел, что намного выше.
Она шла рядом с кроликом в руках, а он доставал из кустов одну за другой четыре ловушки. Проволоку он засовывал себе в карман, Карола поинтересовалась:
— Кому же она теперь принадлежит?
— Она конфискована, упрятана, секвестрована, стала народным достоянием.
— А вы — народ?
— Частица народа, заметная частица.
— А может, просто заносчивая?
— Вполне возможно. Знаете, мы, бывшие жители Тиргартена…
Тут она рассмеялась:
— Еще один помещик из Силезии!
Он взглянул на нее вопросительно.
— С ними я с сорок пятого сталкиваюсь на каждом шагу, — пояснила Карола. — В моей смене работают двое. Одной принадлежала половина Исполиновых гор, утверждает она. А вторая из Восточной Пруссии. Ох, говорит, видела б я ее квартиру в Тильзите, все стены обиты штофом! Есть у нас, правда, и другие люди.