Шрифт:
– Думаю, достаточно, Элеонора Аркадьевна, – сдаваясь, вздохнула Глафира и, резко сменив тон, четко выговаривая каждое слово, холодно распорядилась: – Покиньте, пожалуйста, сцену.
– Уж точно не вы удалите меня с этой или какой-либо иной сцены! – вскипела ведущая актриса театра, вложив в свой ответ все клокотавшее в ней негодование.
– Сцену покиньте, – уставшим от затянувшегося противостояния, но достаточно требовательным, жестким голосом повторила Глафира. – Я снимаю вас с роли.
– Вы?! – с презрением произнесла прима, саркастически усмехнувшись,
– Я смотрю, вы все-таки решили осчастливить нас своей талантливой игрой и публично высказаться со сцены со всей присущей вам страстностью, которые вы так тщательно старались не демонстрировать в работе? – произнесла в микрофон Глафира. – Очень жаль, но с выступлениями вы несколько запоздали.
Актеры между тем с жарким любопытством наблюдали за разгорающимся скандалом, а некоторые шустренько повытаскивали смартфоны из карманов, чтобы снять столь эпохальное событие. Заметив это, Глафира объявила:
– Все свободны. Перерыв тридцать минут.
Распорядившись, Глафира выключила лампу, прикрепленную к столешнице, и микрофон на пульте и поднялась из-за режиссерского стола с явным намерением покинуть зал.
– Нет, ты меня выслушаешь, дрянь! – громко, профессионально посылая звук так, чтобы каждая буква была слышна и на галерке, произнесла Туркаева и решительным шагом двинулась к выходу в углу сцены.
Глаша обреченно вздохнула, понимая всю очевидную невозможность остановить разошедшуюся приму, горящую желанием высказаться, и плюхнулась назад в свое режиссерское кресло. Что толку уходить в кабинет, или в буфет, или еще куда подальше? Если приме припекло высказаться, она ее везде достанет, да еще затеет показательный скандал, втянув в разборки весь театр.
Следя взглядом за двигавшейся по сцене артисткой, Глафира не удержалась от мысленного одобрения: нет, все-таки Туркаева великолепная актриса, что ни говори, талант! Вот она вся такая несправедливо унижаемая, гордая в своей правоте, в своем величии, кипит, негодует, но не бежит торопливо, не суетится, как истеричная простушка, – ни боже мой! Все рассчитано, продумано – каждое движение, каждый жест, поворот головы, выражение лица. Ни на секунду она не выходит из образа, при этом не забывая внимательно отслеживать и реакцию зрителей, в качестве которых выступали партнеры по сцене (они не торопились уходить, предвкушая грандиозные разборки между ведущей артисткой театра и режиссером).
Глаша просто-таки искренне любовалась этой филигранной игрой. Красивая, статная женщина, элегантного возраста в районе… скажем так, чуть за сорок пять, с великолепной фигурой, совсем немного тронутой временем, с которым Элеонора Аркадьевна ведет нескончаемую непримиримую борьбу, пока героически побеждая по всем фронтам. Она определенно выглядела гораздо моложе своего возраста, что и давало ей возможность прекрасно и весьма органично играть молодых героинь.
Талант и сила воли, достойные восхищения, как ни крути. А еще умение, отточенное годами, качественно, глубоко выражать эмоции, что без сомнения лишь обогащает ее дарование и игру на сцене, но в жизни, увы, доставляет огромное количество неприятных моментов всем окружающим, которые оказываются вынужденно
Глаша в который уж раз с легким сожалением подумала о том, что у них с Туркаевой случился, как говорится, полный неконнект с первой же встречи или скорее еще до встречи. Хотя…
Кипящая возмущением прима тем временем подошла к краю сцены, где ее ожидал самый преданный из всей актерской труппы приспешник Золотов, не задействованный в постановке, но регулярно следивший за репетициями из зала.
С подходящим случаю выражением обожания и полной солидарности на лице он протянул руку, чтобы помочь приме спуститься по ступенькам, жестом, исполненным благоговения, который был принят Элеонорой как нечто само собой разумеющееся.
– Не слушайте никого! – в восторженных тонах и достаточно громко, чтобы было слышно всем, произнес он, как бы демонстрируя, что присоединяется к протесту великой актрисы против тирании и глупости недоумка-режиссера. – Вы блистали! Блистали! Как всегда, непревзойденная Элеонора Аркадьевна!
Та хоть и отмахнулась покровительственно-пренебрежительно от комплимента, но прогиб ухажера был явно засчитан благосклонным полукивком и легким намеком на улыбку на устах «непревзойденной». Но так, мимоходом, вскользь, как бы ни о чем…
И абсолютно всем наблюдающим за этими двумя была понятна обыгрываемая ими дежурная мизансцена – преклонение и сердечная преданность приме простого артиста труппы и снисходительная благосклонность великой артистки.
Может оттого, что поклонник не блистал настолько, насколько хотелось бы Элеоноре Аркадьевне, этой игре не хватало страсти. Золотов был почти ровесником примы, а не молодым великолепным Аполлоном, с прекрасным телом атлета, что, понятное дело, было бы куда как предпочтительней. Да и человечишко-то был так себе, с гнильцой, с нагловато-слащавым взглядом прожженного циника, хотя и со все еще привлекательной внешностью, потому что за фигурой следил, не позволяя себе расползаться-опускаться.
И все же… возраст, старательно маскируемая прогрессирующая лысинка поклонника – ну не то же! Вот не то! Не совсем по статусу столь мощной личности, как актриса Туркаева, к тому же и фамилия у почитателя была вовсе не Золотов, а Зобов. Но когда по окончании вуза тот пришел наниматься на службу в театр молодым актером, художественный руководитель, игнорируя всякую тактичность, заметил, скривившись от необходимости объяснять столь очевидные вещи:
– Артист не может иметь такую фамилию. Такую артистическую фамилию, извините, даже в рот брать неприлично.
И Федор Зобов тут же стал Феодором Золотовым, подправив в паспорте от усердия заодно и имя родное, чем сразу же заслужил неприятную кличку у язвительных артистов, не прощающих другим собственных пороков: Золотой Зоб, или сокращенно ЗэЗэ (и ужасно негодовал по этому поводу все годы своей службы). Но надо отдать должное – артистом ЗэЗэ был весьма и весьма талантливым. Для таланта, знаете ли, как наглядно доказывает жизненная практика, совершенно не обязательно быть хорошим человеком.
«Первый же плюнет в спину и понесет грязные сплетни, случись «несравненной» выйти в тираж», – подумала Глафира с каким-то сочувствием и жалостью в адрес Элеоноры, глядя на приближающуюся парочку.