Актриса
Шрифт:
— Ваш Пруст не слишком лестно отзывается о женщинах, — произнесла, помедлив, Жислен. — Но его мысль можно повернуть и по-другому. Женщины проецируют на мужчин все свои мечты и представления о жизни… — Она с невольным презрением подумала вдруг о Луизе.
— В самом деле? — На лице Кристиана мелькнула улыбка. — Я и не предполагал. Вам, конечно, лучше знать. Я-то никогда не мнил себя знатоком женщин.
С этими словами он, облегченно вздохнув, снова уставился в книжку и затих. Жислен, страшно раздосадованная, сидела рядом, гадая, на что же он намекал… ведь намекал? Она нервно зашелестела журналом. Выкурила сигарету, потом вторую. В конце концов, не выдержав, ушла, даже не сказав ему «спокойной
Она вошла в свою комнату, но разве она могла уснуть? После такого-то денечка! Одна сцена мучительней другой всплывали в ее памяти. Эдуард на берегу с Кларой, какую жестокую ревность ощутила она, увидев их вдвоем. Выволочка от Луизы, с издевательскими ее замечаниями — как же ей хотелось заткнуть рот этой ведьме, что-что, а постоять за себя она бы сумела… если бы рядом не было Эдуарда.
Мечась из угла в угол по комнате, Жислен вдруг поняла: если сегодня же, пока она еще не уехала, она не увидит Эдуарда, то сойдет с ума. Только бы побыть с ним рядом, услышать его голос, больше ей ничего не надо, уговаривала она себя, хотя воображение безжалостно увлекало ее дальше… Что же его все-таки мучает? Он ведь места себе на находит, совсем как она сама. Она чувствовала, что он переживает какой-то кризис, борется с собой; его нервозность и замкнутость напоминали ей обманчивое затишье перед грозой — нет, причина не в Луизе и не в махинациях де Бельфора…
Стоп, стоп. Луиза и де Бельфор. Прекрасный повод для разговора. В сложившихся обстоятельствах она вполне может им воспользоваться, и ее участливость не покажется неестественной.
Я больше так не могу, подумала Жислен. Не могу. В Париже, возможно, придется выжидать долгие недели, когда представится случай поговорить с ним. Нет, сейчас! Сегодня же.
По террасе, окаймляющей весь дом, она нерешительно двинулась в сторону комнаты Эдуарда. Ей припомнился давний-предавний случай. Ей было тогда пятнадцать: неуклюжий переросток с угловатыми плечами… Она была приглашена в Сен-Клу, прием устраивали в саду. Тысяча девятьсот тридцатый год. Она вспомнила, как Ксавье де Шавиньи вел под руку свою знаменитую жену, в чудном платье от «Шанель», хрупкую, изящную — очаровательную, совсем не похожую на саму Жислен, но как же ей хотелось быть именно такой! Она следила за ними через разделявший их газон: Луиза подняла голову и что-то сказала мужу. Он улыбнулся, обнял ее за талию — они не знали, что за ними наблюдают, — а потом ладонь его неспешно соскользнула к ложбинке между бедер и задержалась там. На одну секунду. Короткий миг — и они уже снова чинно шли по дорожке.
Этот интимный жест, его обыденность заставили Жислен вдруг остро ощутить свою женскую суть. Она мало что знала и понимала тогда в подобных вещах. Но смысл этого жеста поняла точно: ее собственное тело мгновенно откликнулось на него мучительной истомой. Она возжелала Ксавье де Шавиньи, всем сердцем, каждой клеточкой своего мозга, эта тайная страсть владела ею до самого замужества, потом все прошло само собой.
Тридцать два года минуло с того дня, почему же ее не оставляет чувство, будто сейчас, нарядившись в алое платье, замирая от робости, она идет по этой террасе на свидание, о котором ей мечталось в пятнадцать лет?
Комната Эдуарда располагалась в другой стороне виллы. Вот его окно, такое же, как и в ее спальне, — до пола. Наружные ставни были отворены, но внутренние прикрыты, хотя и неплотно, наверное, чтобы на свет не летела мошкара, потому что шторы задернуты не были.
В нескольких шагах от окна она остановилась. На большее храбрости не хватило. Что это она, в самом деле… бродит по темному дому, собирается ломиться к Эдуарду в комнату…
Она простояла, выжидая, минут пятнадцать. Никто не появился. Она начала зябнуть в своем шелковом платьице. Но вот на жалюзи возник чей-то силуэт, и она решилась — почти решилась, сейчас она окликнет его, но услышала, как он что-то спрашивает, и в ответ — голос Кристиана. Робость сразу улетучилась: она осторожно подошла к окну и прислушалась.
Тем временем в комнате происходило следующее. В дверном проеме возник Кристиан с Прустом под мышкой. Эдуард сидел за столом, заваленным бумагами, к которым он, совершенно очевидно, не прикасался.
Пробежавшись взглядом по нетронутым стопкам бумаг, Кристиан посмотрел на друга. Покачал головой.
— Не спишь, так я и знал. И не вздумай делать вид, что работаешь. Боже! Ну и вечерок нынче выдался! Я решил, что моему другу требуется моральная поддержка.
— Иными словами, тебе хочется коньячку. Ладно, садись, будет тебе коньячок.
Кристиан уселся поудобнее, вытянув длиннющие ноги и положив под голову сомкнутые в замок ладони.
— О господи! Когда старая ведьма уберется, будет спокойней. Глядишь, и отдохнем еще. Сегодняшний вечер очень напоминал мне пир у Борджиа, а тебе? Какая муха укусила Луизу, что с ней?
— Всего понемножку. — Эдуард пожал плечами. — Ничего нового. Будь к ней снисходительней. И добрее. Если тебе не трудно.
— Да ради бога, как скажешь. Я постараюсь, — пообещал он, принимая от Эдуарда бокал с коньяком. И, прищурившись, остро посмотрел на друга. — Ну ты-то знаешь, в чем дело? Я имею в виду тебя, а не Луизу. До меня только сегодня утром дошло. Элен во Франции. И ты знаешь об этом. Это и есть причина твоего сплина, я угадал? Да еще так близко, час езды по побережью, а если тебя пустить за руль — и того меньше. Ты торчишь на маменькиной вилле, а она здесь, под боком, в Каннах. Можно ли такое вынести? И нечего смотреть на меня волком и грозно сдвигать брови, я умолкаю. Я основательно подкрепился кларетом и Прустом, так что тебе меня не переубедить.
— Дело не только… в Каннах, — Эдуард опустился в кресло напротив. — Причин сколько угодно. Возраст сказывается. Болтовня надоела — чего только не наплетут люди. Не сердись. Я мастер нагонять тоску.
— Что верно, то верно, — весело согласился Кристиан. — И знаешь почему? Ты не умеешь плыть по течению — не дано тебе. Никуда не денешься. Ты честно пытался — не понимаю зачем. — а теперь устал. Устал просто верить — вот Пруст верить умеет. Перечитай его. Тебе полезно. — Он рывком выпрямился и склонился к Эдуарду: — Пора тебе определиться. Или выкинь эту историю из головы, или делай что-нибудь. Садись за руль своего черного мастодонта и дуй в Канны или где она там. Явись к ней и скажи: «Вот он я. Поедешь со мной?» Ну что, недурственный сценарий? — Кристиан улыбнулся.
Эдуард невольно улыбнулся ему в ответ.
— Да, не лишен достоинств, честно признаю. Есть в твоем сценарии некая мальчишеская удаль, пожалуй, это в моем вкусе.
— Еще бы не в твоем. Ты ведь и сам у нас вполне удалой мальчик. Ну не мальчик, так удалец-то точно. Под настроение, конечно. Сейчас у тебя именно такое настроение — почему бы не попытать счастья?
— Потому что я принял решение не давить. И точка. Пусть она сама выбирает. К тому же ты забыл о некоторых мелких нюансах.
— Это о муже, что ли? — Кристиан небрежно махнул рукой. — Брось! Эка важность…
— Оставим этот разговор, Кристиан. Знаю, знаю — ты хочешь мне помочь. Не надо. Правда, не стоит. У меня нет желания говорить на эту тему.
— То-то и оно.
Кристиан отхлебнул коньяку. Раскурил русскую, темного табака, сигарету и некоторое время молчал. А потом другим, уже ровным голосом переспросил:
— Ты устал верить? Устал надеяться? Я просто не знаю, как точно обозначить то состояние, в котором ты был все это время. Так я угадал?