Акушер-Ха! (сборник)
Шрифт:
Но если у прочих была семья, дети, внуки и какие-никакие спутники жизни – то есть есть с кем на веранде генеральской дачи в Венках чаю с плюшками попить, то у бабы Гали, кроме работы, не было ничего и никого. Только стая безумных котов, разодравших и зассавших окончательно остатки былого великолепия, и не менее безумная стая молодых охотников за вкусным куском недвижимости уже в черте города к тому моменту.
Каждое утро баба Галя просыпалась, кормила котов, умывалась, одевалась и пилила с одной окраины, которая сейчас почти центр, на другую окраину, которая сейчас почти центр.
К тому моменту, как я пришла в интернатуру, баба Галя была кем-то (или чем-то) вроде род-домового. Это был штатный юродивый, а их обижать нельзя. Акушерки поили её чаем, врачи кормили обедами и приносили
В отделение и в палаты бабу Галю не пускали, но в ординаторской она была вольна сидеть хоть целый день. Пару раз её привлекали – пока ещё не совсем у неё крыша поехала – для участия в «конвульсиумах», и советы её были, чего греха таить, дельными. Но баба Галя была из тех акушеров-маньяков, которые когда-то – ещё в доколумбову эпоху – исполняли внутреннее акушерское исследование без перчаток. Потому что – тактильная чувствительность. У неё даже был длинный острый крепкий ноготь – я уж не знаю, зачем он современным юношам, а баба Галя когда-то вскрывала им плодные пузыри. Причём эти самые исследования – внутренние – баба Галя делала, не снимая бриллиантов. Домашнюю деятельность она лет до шестидесяти пяти не прекращала, поэтому бедные эти бриллианты повидали немало.
Кроме котов – и уж куда как сильнее, чем к ним, – баба Галя была привязана к своим бриллиантам. Как там у Мерилин Монро на самом деле было – я не в курсе, а вот лучшими бабы-Галиными друзьями эти огранённые углероды таки были. Если не единственными. Потому что настоящие друзья не жалеют, в отличие от Вольдемара, Зюзи, начмеда и вашей, тогда ещё юной, покорной слуги. Настоящие друзья – холодны и безупречно прозрачны.
И вот на этих самых бриллиантах, а также изумрудах, сапфирах и куче всякого качественного золотишка крыша у бабы Гали и поехала окончательно. Ела она какую-то кильку чуть ли не из одной миски с котами. Носила почти лохмотья, потому что подаренные вещи складывала в шкафы на какой-то неведомый грядущий чёрный день, хотя уже дни текущие у неё были чернее некуда. Ходила в валенках без галош, невзирая на полную прихожую своих и наших слабопоношенных сапог. На голове носила шапочку, связанную ей в благодарность той самой женой первого секретаря обкома. И… и везде и всегда за собой таскала мешочек со своими драгоценностями. «Мешочек» – это, конечно, слабо сказано. Но «мешок» – это бы я уже приврала. Платя дань «наследию прошлых лет», как и многие пожилые люди в этой стране, баба Галя чётко соблюдала законы конспирации – ходила она всегда обвешанная всяческими пакетами и кульками. С килькой. Со старой пудрой. Со статуэткой с отбитым носом. С тряпьём. Чтобы никто не догадался, где на этот раз припрятаны драгоценности.
А ещё баба Галя регулярно чистила своих «друзей». Брала в родзале нашатырный спирт, складывала золотобриллианты в литровую банку, заливала щедро всё это дело и закрывала крышкой. Нам разрешалось посмотреть. Кстати, что до способа очистки – до сих пор лучшего не придумано человечеством. Только не вздумайте окунуть в нашатырь жемчуг и янтарь.
И вот в один из вечеров, когда Вольдемар, Зюзя и я сидели в ординаторской обсервационного отделения и обдумывали план, как бы повежливее, но посильнее намекнуть бабе Гале, что, мол, «нихт ходить», – по заданию начмеда. Потому что самому начмеду, вишь, неудобно и неловко, потому что баба Галя его оперировать учила, – нас вдруг пробило на хи-хи. Феномен сей известен не только докторам. Но им – особенно. В особенности, простите за тавтологию, врачам хирургических специальностей. Если уж пробьёт на хи-хи – то это будет хи-хи, полностью блокирующее мозг. Защитная отпроблемная реакция. А мы ещё по пятьдесят коньяка приняли, потому что тогда ещё было можно, и даже закурили в ординаторской – потому что тогда! Ещё!! Было!!! Можно!!! Тёмным вечером,
Сидим мы, ржём, роемся в столе и по тумбочкам – чем закусить. Вдруг там печенюшка слегка надкушенная или яблочко слегка заветренное, а то и вовсе – лимон мумифицированный на счастье нам! Потому что мы-то по пятьдесят, а бутылка – вот она. Едва початая. Некомильфо без закуски. Шутим по дороге на эту тему и вообще обо всём – Колумбе там, дедушке Ленине, начмеде, бабе Гале…
И тут Вольдемар извлекает какой-то многослойный пакет. Вернее – многослойную конструкцию. Засаленную, местами рваную – прям что у бомжей на Курском. А поскольку мы хоть и врачи были, но юные, головы чугунные, коньяк и вообще люди весёлые – у нас уже не просто хи-хи. У нас начался некупируемый приступ веселья. Мы стали выдавать всякие версии не для слабонервных недокторов по поводу содержимого пакета. В его принадлежности мы ни на секунду не усомнились. Пакет кричал: «Я – бабы-Галин!» Попинали мы его, да и забыли. Потому что коньяк допили, шутили уже больше на предмет действующего начмеда, Зюзиных похождений и сексуальной ориентации Вольдемара. Он в ответ визжал бабьим голосом: «Фи! Уйдите, противные лесбиянки!» В общем, пошутили, выпили да и разошлись. Потому что работа не волк, а целая стая. Причём в зоопарке. И со всем этим что-то надо делать. Не волнуйтесь, мы были не пьяные. Во-первых – что там пол-литра на троих молодых и здоровых. Во-вторых – пучок петрушки мы всё-таки отобрали у акушерки. И сковородку жареной картошки – петрушку заесть.
Мы с Зюзей пошли наверх, а Вольдемар остался спать в обсервационной ординаторской.
В пять утра поднимается он к нам бледный. И рассказывает страшное. Мол, снится ему, что пришла к нему старуха с косой и орёт: «Куда дел бабы-Галин пакет?!» «Не зн-а-а-ю! – блеет Вольдемар и боится страшно-страшно. – Мы его ногами пинали, но это всё Танька и Зюзя!» И проснулся со страху. Глядь – а это и на самом деле баба Галя. В валенках, ночной рубашке и старом драповом пальто. Собирается наверх идти к нам. А начмед сказала – если бабу Галю дальше обсервации пустите – всем апокалипсис и кюретаж [38] мозга!
38
«Чистка».
В общем, стал он пакет искать. Нашёл. Баба Галя – цап, Вольдемару пинка и бегом в родзал – хорошо, там женщин не было, а только Рыба. Рыба ей:
– Гала, шла бы ты домой, а? Хочешь, Машку разбужу, она тебя отвезёт? – Машка – это шофериня на «Скорой» у нас была.
А баба Галя плачет, соглашается и говорит Рыбе:
– Ага, Свет. Только вот золотишко почищу и поеду. – И достаёт из пакета. Всё. То есть на сей раз – мешок.
Рыба там и присела. Хотя бабу Галю давно знала. Галкой ещё.
– Слушай, Гал, ну какая-то родня же у тебя есть, а? Ну, там племянницы троюродные, брат. Отдай им, а?
– Нет, Света. Не отдам. Почищу и в огороде закопаю. Потому что если скажу со мной положить – не положите ведь, суки. А хоронить меня больше некому.
Не соврала. Закопала. И мы схоронили. Роддом, в смысле. Так что у кого-то под дорожками из мрамора почти в центре города сейчас промеж младенцев убиенных капиталец лежит на все времена устойчивый, чтобы те же дорожки сусальным золотом покрыть вместе с фазендой и фонтаном, ежели чего. Эх, полнится земля-матушка кладами невостребованными да судьбами горемычными. Полнится до поры до времени…
Спустя пару лет мы сидели в кафе. С Вольдемаром и Зюзей.
– Слушай, Зюзя, вот знай мы тогда, что в пакете, взяли бы, как думаешь?
Мы с Зюзей честно и долго думали. Минуты две. И хором сказали:
– Нет!!!
И не потому, что такие честные. И не потому, что брезгливые от гордыни первогрешной. Нет. Мы – небрезгливые и даже врали часто по жизни. Не знаю почему. Не взяли бы.
А Вольдемар промолчал.
«Крепче за баранку держись, шофёр!» (или История о божьем промысле)