Акушер-Ха! Вторая (и последняя)
Шрифт:
В общем, Ира была железной леди, пила и курила, как не всякий здоровый мужик сдюжит. В под шестьдесят могла скакать пару суток без сна и отдыха, насыпала в чашку по четыре ложки кофе с горкой, и всё ей было нипочём.
Кроме внука Ванечки от единственной незамужней дочери.
Завидев Великого Внука Ванечку, Ирина Владимировна стыдливо выкидывала сигарету подальше и переключала языковой регистр на функцию «изящной словесности», шипя на окружающих за слово «промежность». Она была готова за ВВВ порвать, и единственное, что не позволяло ей владеть им единолично, так это необходимость работать, чтобы «содержать эту неудачницу по всем фронтам!» Имелась в виду, конечно же, дочь, которая была не то не очень удачливым бухгалтером, не то совсем неуспешным экономистом, и замуж сходила однажды и ненадолго.
К тому моменту, как я познакомилась с Ириной Владимировной, Великому Внуку Ванечке было около семи лет, и, как это ни странно, он при таком поклонении и избалованности был вполне адекватным маленьким мужчиной, воспитанным, вежливым и мог сказать бабушке:
– Да не выбрасывай сигарету, ладно уж! А то я не знаю, что ты куришь! Не волнуйся, бабушка, я не буду курить «потому что ты куришь». Может быть, я буду курить по совершенно иным причинам!
Или, например:
– Бабушка, пожалуйста, больше не называй маму неудачницей, потому что она потом плачет, ну и я тоже плачу, потому что она плачет.
И тогда Ирина Владимировна сама начинала плакать и просить у Великого Внука Ванечки прощения и говорить ему, что она старая…
– Продажная женщина, да? Я знаю, бабушка, что это слово на «бэ» нельзя говорить! Не плачь, я не буду его говорить никогда-никогда, даже продажным женщинам! – подсказывал и успокаивал заботливый Великий Внук Ванечка, чтобы бабушка не опростоволосилась, не дай бог, и была уверена, что он не будет говорить это слово даже этим самым женщинам.
А потом я узнала, что она сама сделала кесарево своей дочери. У той случилась преждевременная отслойка, и Ирина Владимировна вместе с ней приехала в роддом не в свою смену и, заручившись разрешением сильно обалдевшего начмеда (который на попытку отговорить услышал такое…), прооперировала собственную дочь. И я до сих пор не знаю, как к этому отношусь. Как к великому мужеству? Безусловно. Как к нарушению хирургической заповеди «Не пользовать родных!»? Конечно.
– Почему? Как? Ведь вокруг так много отличных специалистов, ваших друзей и коллег! – спросила я Ирину Владимировну как-то в компании, когда все уже были слегка навеселе.
– Потому и так! – отрезала она и, выпив стакан водки, побежала звонить Великому Внуку Ванечке – напомнить, чтобы он выпил на ночь стакан тёплого молока.
Ах, да. И счастливый конец.
Чуть позже дочь Ирины Владимировны очень удачно вышла замуж. Ира ушла на пенсию и стала лучшей в мире бабушкой. Хотя и курящей. И матерящейся. Говорили, что зять её оказался очень властным, деспотичным, но беспредельно добрым и бесконечно любящим свою семью. Ира ему в рот смотрела и из его рук ела. А если начинала скандалить, он её щекотал и подкуривал для неё сигарету. И она таяла. Потому что даже много чего повидавшие и сделавшие мужественные женщины хотят, чтобы кто-то, наконец, о них самих позаботился.
Эх, Вася, Вася…
Когда я трудилась, а не ландыши в лесу с утра до ночи собирала, пока сезон лисичек не наступил, работала я – недолго – под началом толстого-претолстого заведующего. Очень толстого. Нереально толстого. До операционного стола еле руки дотягивал. Зато у него инструмент никогда не падал. Операционный. Мужской инструмент у него давно уже не поднимался. Жена ушла, прихватив сынишку. Он в её любовника из ружья стрелять ходил. Но любовник быстро бегал, потому что был нормостеником в самом расцвете физической формы. В общем, никакой личной жизни не стало. Даже медсёстры и проститутки не спасали. Потому что брюхо было – жуть. До колена реально.
Он – назовем его Вася – был пухлым мальчиком с самого раннего детства. У него была заботливая мамочка еврейских кровей (не антисемитизм – простая констатация) и непростой личной судьбы. В смысле – всю себя отдала детям. Двум сыновьям-погодкам от папы, растворившегося в неведомых далях. У мамы, в свою очередь, тоже была мама. И тоже еврейских кровей. И папа у мамы Васи был. Очень неплохо комиссаривший на хлеб их насущный с икрой, актуальной и для себя, и для дочери, и для внуков. Мама и мама мамы, пока папа-дедушка был слишком занят, сделали из сыно-внуков двух таких поросят. Поросята росли, росли и превратились в хряков.
Вася закончил мед, и дальше всё у него было кучеряво со всякими тогдашними спецклинординатурами и странами Африки, освобождёнными от французских захватчиков. В общем, и деньги были и квартиро-машины. И мама. Мама, кстати, ему даже на работу судки носила. Жуть. Хотя он по ночам из ресторанов заказывал. Ну и больничной кухней не брезговал. Ведро овсянки мог, к примеру, за один присест слопать, если на диете сидел. И изюма два кило.
Жил он уже практически в больнице, потому что очень жадный был. Клиентов громадьё. И если у кого из поступивших хоть мало-мальские бабки, или хоть курица там дохлая, или бутылка-конфеты – Вася всё на себя брал. Вот такой был хороший человек. Даже чужих клиентов уводил. Ты всю беременность мудохаешься, чуть не на руках носишь, а он – раз! – деньги чует и мухой к начмеду, мол, сложный случай, только заведующему под силу. И сидит в родзале, шутки шутит. А бабы и довольны. Шутки шутит и сидит при них неотлучно, – значит, доктор хороший, чего ж ещё?
Правда, если без денег – мог такими матами обложить и пациентку, и родню её, – любой пьяный грузчик отдыхает. В общем, душевнейший был человек. Когда просыпался. Потому что, как только садился, к примеру, – сразу засыпал. Сидит и спит. Рыба, бывало, ему в ухо как заорёт: «Василийяковлевич! Пора переводить в родзал!!!» Так он ей: «Не ори, дура старая, я не сплю!» Кстати, стулья в родзале менять не успевали. И в конференц-зале. Васю уже начмед попросил персональную табуретку себе заказать, а не на разных заседать в наши многочасовые пятиминутки.
Как-то после ведра овсянки, щедро приправленной кастрюлей изюма, приспичило Васе в рест-рум. Помещение сие – то, что для врачей – в те смутные времена великолепием не поражало, прямо скажем. А тут ещё и лампочка перегорела.
Присел Вася задумчиво, а дверку слегка приоткрытой оставил, чтобы свет из коридора. Даже «Российский вестник акушерства и гинекологии» с собой прихватил, чтобы почитать. Дело, к слову, было ночью и перед закрытием роддома, так что народу было немного, и никого он особо таким своим поведением шокировать не мог. Ну, боится человек сидеть в темноте, бывает.