Алая тигрица
Шрифт:
Она скользнула под мечом первого стражника, изгибаясь вокруг его тела, как вода вокруг камня. А потом превратилась в огонь: ее рука взметнулась, кинжал вонзился ему в спину. Ее забрызгал багрянец, когда она нанесла удар.
Острая боль пронзила ее бок. Линн подавила желание закричать, когда ее чувства побледнели, превратившись в массу раскаленной добела боли.
Она споткнулась.
У нее подкосились колени.
– Я поймал ее! – прокричал четвертый и последний охранник, как ребенок, случайно поймавший
Сапоги застучали по холодному каменному полу, и Василий ударил ее коленом в живот.
Линн закашлялась кровью. Потолки подземелья то появлялись, то исчезали из фокуса, и в мерцающем свете факелов лицо Василия расплылось в ужасающей улыбке.
– Некоторые вещи просто не меняются, кемейранка, – прошептал он, обдавая ее лицо холодным гнилым дыханием. – Вы, узкоглазые деимховы, не созданы для этого мира, и я с радостью тебе помогу исчезнуть.
Линн закричала, когда он повернул в ней нож, который царапнул ее по кости. Она боролась с темнотой, застилавшей зрение.
Неужели так все и закончится? Воспоминания, образы или мечты о Кемейре, ее доме, прошлом, которое она оставила, и будущем, которое она потеряла, промелькнули перед ее глазами. Кемейр, бесконечный лабиринт гор и тумана, подожженный сверкающими восходами, за которыми она страстно желала гнаться на край света. Кемейр, отражавшийся блеском в глазах ее брата, россыпью звезд на фоне полуночного неба, когда он последовал за ней на самодельных крыльях, на которых был рожден летать. Яркость, исчезнувшая в тот день, когда его схватили торговцы, полоса кометы на фоне ночи, которая слишком быстро исчезла.
«Нет», – подумала она, и рыдание сдавило ей горло. Нет, она не была готова.
Сквозь тьму, которая угрожала утащить ее вниз, и боль, парализовавшую разум, она нашла порыв ветра, шепчущий в глубине ее сознания. Ее спутник, ее щит, ее меч.
Линн вцепилась в него. И потянула.
Ее сила родства ожила с ревом. Вес Василия оторвался от нее, и она услышала, как он вскрикнул, врезавшись в противоположную стену. Завыл шторм, факелы в подземелье потемнели.
Линн заставила себя подняться на ноги.
Она подобрала брошенный рядом с мертвым охранником кинжал и захромала к Василию, пока ветер завывал у нее за спиной.
– Мы, узкоглазые деимховы, имеем такие же права на этот мир, как и вы, – удалось ей сказать, и слова вместо того, чтобы потеряться, казалось, усилились ветром, эхом разнесясь по темному коридору. – И я покажу тебе, на что способна.
Она приставила кинжал к его груди и воткнула.
Ненависть, враждебность и ужас исчезли в глазах Василия. Через несколько мгновений Линн уставилась в пустой взгляд трупа.
Она тут же рухнула. Ветер стих, в коридоре стояла зловещая тишина. Факелы погасли. Линн поняла, что ее тюремная одежда была липкой от смеси ее и Василия крови. Лежа одна в темноте, медленно истекая кровью, она держала руку перед собой.
Теперь? Неужели она перетерпела и пережила годы в руках торговцев и эксплуататоров только для того, чтобы умереть, и никто даже не узнает об этом? Линн подумала о своей матери, которая никогда не узнает, что с ней случилось в тот день, когда она ушла к океану и не вернулась.
Ее мысли затуманились, она ускользала. Первым перед ней предстало лицо брата, излучающее радость, навсегда застывшее в детстве. Воспоминание… сон о том, как он приземлился на краю обрыва, его шаги отдавались эхом, когда он приближался к ней, смеясь. «Нечестно, анека, ты жульничала!»
«Энн», – попыталась сказать она, но ее руки отяжелели, когда она потянулась к нему, и тени сомкнулись.
Затем его лицо изменилось, глаза странно заблестели серебром в темноте, кожа приобрела более глубокий оттенок, когда он подошел ближе. Мир мягко покачнулся. Она боролась, чтобы остаться в сознании, и ее конечности двигались против ее желания. Двигаться, двигаться, иначе она…
– Успокойся, – сказал глубокий голос, – если только не хочешь умереть.
Стало светлее. Теплее. Лицо то появлялось, то исчезало из фокуса, и ее усталый мозг изо всех сил пытался вспомнить его. Она лежала на плоской поверхности, пока мир вокруг нее прояснялся.
Что-то холодное коснулось ее губ, потекло по языку и растеклось по подбородку.
Вода.
Она жадно пила, почти не осознавая, что вцепилась в грубую руку, державшую перед ней бурдюк с водой. Она пила, пока не остановилась, чтобы глотнуть воздуха.
В голове все еще стучало, а тело болело, когда сознание прояснилось. Первое, что она заметила, был сквозняк, слабый, но холодный и пахнущий сосной. Он проскользнул сквозь щели в окне слева от нее, пронесся над дубовым столом, на котором она лежала, и пошевелил пламя свечи.
Окно, подумала она, и все вернулось на круги своя.
– Нет, – выдохнула Линн, садясь, что было ужасной ошибкой. Ее голова грозила расколоться надвое, а живот пронзила острая боль.
– Для человека, который так упрямо выживал, ты, кажется, твердо намерена умереть.
У нее закружилась голова.
– Ты, – выдохнула она.
Егерь наблюдал за ней, прислонившись к мраморной стене своего кабинета и скрестив руки на груди. Мерцающий свет свечей очертил острые контуры его фигуры, мускулы, которые проступали даже сквозь униформу. Он прищурился, слегка наклонив голову, как будто девушка была особенно сложной головоломкой, которую он пытался разгадать.
– Пожалуйста, расслабься. Ты была без сознания почти двадцать пять минут, и я дал тебе все таблетки, которые у меня есть. Я бы предпочел, чтобы ты больше не падала на мне в обморок.