Альбина и мужчины-псы
Шрифт:
У разинувших рот солдат опустились ружья и встали члены. Эчмит, нечувствительный к женской красоте (он привык подставлять зад мистеру Нилли, североамериканскому управляющему), выкрикнул «Мата Хари!» и вскинул револьвер, собираясь пронзить груди, выпирающие бесстыдно, точно футбольные мячи. Тут невесть откуда взявшийся белый пес отхватил ему кисть. Другие псы, темные, грязные, вонзили клыки в глотки солдат; на ногах не осталось ни одного. Смертельная бледность покрывала лица солдат, валявшихся, точно удивленные обезьяны, в кровавых лужах, которые песок не замедлил в себя впитать. Эчмит с упрямством надсмотрщика выдернул из кобуры второй револьвер, пытаясь выстрелить из него левой рукой. Но псина отгрызла и ее одним духом. Потрясая
Время понемногу входило в обычный ритм. Все заняло меньше минуты. В царственном молчании далей, среди весело помахивающих хвостов - высунутые языки собак все еще были в крови - Каракатица, по-матерински поддерживая Амадо, перемежавшего рыдания со рвотой, и Альбина, бесстрастная, как палач, за столетия привыкший каждодневно обезглавливать по тысяче воинов, совершенно не понимали, что им делать. Отогнать псов камнями? Рискованно. Тот, кто превратил их в союзников, может сделать из них безжалостных злодеев. Лучше погладить собак и вернуться назад вместе с ними. Вернуться назад? Вот так, с пустыми руками, без магического средства, чтобы и дальше сеять собачий вирус? Ни за что! Идти вперед? Правильный путь может пролегать через любое из ста ущелий. И если все-таки найти этот путь - задача почти невыполнима: как рыть, если нет ни лопат, ни заступов, ни рабочих рук? Все трое с тревогой поглядели на броненосца. Вместо ответа тот свернулся в клубок. Амадо, вытирая губы рукавом, встал на колени перед Логаном, не отводившим глаз от своей богини, и униженно прошептал:
– Донья Альбина, неземная, хоть вы и не любите меня, но выслушайте, что я скажу...
Великая весталка едва не удержалась, чтобы не послать его пинком на другой конец света и посмотрела на него, сдвинув от отвращения брови. Необычайно: он выглядел побитым, как пес! Что- то изменилось в каждом из них. Некогда свирепый, грубый, грязный, уродливый хищник благодаря сияющим белым кудрям и полному любви взгляду походил на ангела. Бесхитростный карлик, съежившись от самоотверженности, излучал столько чувственного тепла, что тень его сделалась прозрачной. Эти двое, распростертые ниц - и преображенная Каракатица, стройная, с невинным лицом, и собачья свора, невинно переваривающая лже-гринго, будто перегрызть горло взводу полиции и пообедать христианином было милой шуткой, - все они говорили о том, что мир изменился. Альбина почувствовала, как чей-то широченный, горячий язык облизывает ее с ног до головы. Пыль, камни, горы, живые существа отныне были ее друзьями. Она захотела узнать, что же собирался сказать Амадо, полагая, что его слова исходят из огромных уст в сердцевине неба:
– Не бойся, малыш, говори...
– Госпожа, хуже, чем сейчас, не бывает. Теперь все должно наладиться. То, что вы разделись, - не пустой знак. Когда разум не находит ответа, тело может подсказать его.
Альбина сразу же вспомнила о загадочных словах доньи Софокос: «Не голова, не сердце: ведут лишь ноги!» Она постигла их смысл: интеллект, работая с порожденными опытом идеями, не способен предсказать будущее. Точно так же и сердце не в состоянии указать путь: ничем не сдерживаемые чувства - темный осадок - воздействуют на стрелу интуиции, и та отклоняется от цели... «Лучше остановить поток слов, пока разум не предстанет черной впадиной; лучше, если чувства растворятся в крови, пока в биении сердца не послышится звон хрустального колокольчика; после этого, пропуская через себя свет, восстать из костей и плоти и растянуться до хруста в суставах!»
Итак, она стояла перед расселинами. Оттуда свирепо вырывались потоки сухого воздуха, обдиравшие Альбине плечи и грудь, ранившие ее соски песчинками, отточенными, словно крошечные кинжалы. Ни малейшей вероятности, что в них существовала хоть какая-то жизнь, даже в виде веселых пауков. И все же, превозмогая боль, она неутомимо обшаривала одно за другим мрачные сухие углубления. Вдруг каждая пора ее кожи обратились в утоляющий жажду рот: из самой узкой щели неслось дуновение, напоенное влагой. Кожа Альбины, возвращаясь из отдаленного чистилища, раскрывалась - казалось ей - как роза, впитывающая рассветную росу.
– Вот он, путь! Здесь могут пройти только звери, корни и облака!
Как только Альбина выговорила это, собачья орда со своим белым вождем устремилась к проходу. Но повелительное и суровое «Стойте!» задержало их на самом краю трещины. Мраморные руки терялись среди ярко-белого меха. И эта белизна соединяла женщину и пса в нераздельный монолит. Глаза животного, опечаленные тягостным наслаждением неутоленной страсти, наполнились жгучими слезами. Но голос его богини превратил слезы в сладкий мед.
– Логан, хотя ты - не кто иной, как переродившийся Бочконогий, ты еще не обрел себя. Тебе следует научиться быть Свидетелем и никогда не втягиваться в спор: гора равнодушна к переменам в окружающей природе, она не путешествует вместе с перелетными птицами; невозмутимо дожидайся конца времен, и ты окажешься там, где тебя нет... Достигнув этого, ты заслужишь имя Мастера. Не храни ничего, и все станет твоим. А когда все станет твоим, ни одна душа ничего у тебя не отнимет. Ты наконец перестанешь страшиться, что потеряешь меня... Покажи, что ты умеешь претворить свое желание в ненарушимое спокойствие, и жди моего возвращения... Додчаг джин па чен бо гьи... ньямпар нэй па жи бай нан...
Как только отзвучали непонятные слова, поджарый пес залаял и повел свору к пятну тени. В прохладной черноте зрачки его блестели, подобно далеким звездам.
Стоило Альбине ступить на тропинку, как тысячи змей подняли головы, чтобы ужалить ее. Но тут же нападение обернулось лаской: змеи ползли по лодыжкам, взбирались по ногам, обвивались вокруг них, точно разноцветные кольца. «Осторожно, Изабелла» - крикнул коротышка и заставил Каракатицу отпрыгнуть назад вместе с ним.
Некоторое время Альбина стояла неподвижно. Беспорядочные сгустки воспоминаний пробивали себе дорогу через плотины памяти, чтобы затем сесть на мель, - остатки кораблекрушения в мозгу. Картины, перемежающиеся голосами евнухов, чье невнятное бормотание мало-помалу переходило в четко различимые звуки... «Над ла кор ла цун ла бор...».
«Возьми свое сердце в осаду и заставь его повиноваться... » Ее несли в паланкине по заснеженным горам и долинам. Дюжине гусей свернули шею, чтобы выкупать ее в крови. «Са рэг мар ла бал мо баб... Вызови чешуйчатого бога, принеси ему в дар призрак своей плоти...» То была некая женщина, одетая, как святая, но накрашенная, как проститутка. Жрецы, взяв два серебряных жезла с двумя остриями на конце каждого, вводили ей в тело яд кобры. «Ты станешь неуязвимой богиней, и свирепость твоя не будет знать пощады...» Альбина с глубокой грустью взглянула на свою подругу и на карлика, поняв, что оба они принадлежат к расе смертных. А она, если верить евнухам, была могущественней самой смерти. Нужно было смириться с этим, наблюдая, как старятся и умирают все те, кого она любила в своей бесконечной жизни. Альбина резко тряхнула головой, превратив ее в полый маятник:
– Хватит! Я не хочу, чтобы воспоминания приходили ко мне! Они не мои, они идут, отравленные, издалека - может быть, из другой вселенной!.. А вы вдвоем возьмите меня за руки и не отпускайте ни на секунду. Пока вы касаетесь моего тела, змеи вас не ужалят.
Надо было не только идти, держась за руки, - множество змей блестело под ногами, словно зеркало реки, - но также не делать резких движений и не говорить громко. Стоило перейти с шепота на голос, тут же сыпались лавины камней. Стоило рукаву потереться о рубашку, как от еле слышного звука с гор слетали комья окаменевшей земли.