Альбинос
Шрифт:
– Толстой, Гоголь, Салтыков-Щедрин, все классики. Наивно. Мельком он взглянул на фотографию Чехова в 1900 году и заметил, что тот в новом хорошем костюме в полоску и сидит в плюшевом кресле.
– Жили, не жаловались. Увидев альбом Ренуара, Марат возликовал.
–
– Что на станке? И, взглянув прялло мне в глаза, медленно произнес:
– Каждый врет на своем участке? Потом, выпив и закусив, развалившись в кресле, он меня учил:
– Есть три ставки - хватай высшую! Есть три девки - валяй лучшую! Теперь он меня мучил каждое утро, ровно в восемь трезвонил телефон.
– Ну как, стимулы есть?
– бодро спрашивали из утренних пространств, -Ну, не буду мешать тебе работать, рубай! Иногда он предлагал;
– Кооперируемся. Хрюкну в девятнадцать ноль-ноль по среднеевропейскому, устроим небольшой фестивальчик. А может, варфоломеевскую ночку? В ответ на бормотанье он говорил:
– Хочешь быть моральнее других? Но понемногу и Марат стал линять, появилась одышка, косолапость. Недавно при встрече еще издали за- кричал:
– Как пуяьс? Голова свинцовая? Вот тут, в затылке, давит, да? допытывался он.
– Да вроде нет.
– А где же, в висках? Так это мигрень.
– Он был разочарован, будто я его обманул.
– Я больше не верю врачам. Я плюнуд на врачей. Я дошел до Анохина, академика, он мне сказал: "Живите, как хотите, входите в свой стереотип жизни, уговорите себя, что у вас нет давления,
Марат оценочно звглнул на меня.
– Бегаешь от инфаркта?
– Ну, минут десять, - лениво сказал я.
– Десять? Бонжур с приветом!
– Он захохотал. Я только десять минут стою на голове по системе йогов. Чудесно. Амброзия!
А потом открытый бассейн "Москва". Пощупай, - , он согнул руку, надувая бицепсы, - пловецкие мускулы! Вот только не сплю, - грустно заметил он. Жизнь уже сделана игра сделана, ставок нет. Марат неожиданно вытащил из кармана флакончик фиолетовой жидкости.
– Цюрих, Швейцария. Смазываешь волосы, седина нежно уходит и серебрится, все цесарочки сходят с ума. В последний раз я встретил Марата на похоронах. Он опоздал на гражданскую панихиду и пришел, когда под музыку выносили гроб. Толстый, облезлый, в замшевой дубленке и "иван-царевиче" из нерпы, которая, казалось, фосфоресцировала, с бутылками шампанского, рассованного по карманам, он сказал бурно и радостно:
– Старуха бьет по нашему квадрату. Подошел потом к другой группе, и так же радостно:
– Идет бомбардировка, бомбы ложатся все ближе к нашему сектору.
И потом еще радостнее:
– Идем к финишу!