Альбом страсти Пикассо
Шрифт:
– Я считаю твой кубизм периодом чистой живописи, – закончив изучать картину, провозгласила тем временем Франсуаза. – Теперь твоя живопись идет не ввысь, а вширь. Ты продвинулся на пути выразительных средств, максимальной нагрузки в мелочах. Но ты никогда не создашь ничего выше картин кубистского периода! Они утвердили новый порядок. Импрессионизм был хаосом, кубизм вновь вернулся к структурированию композиции.
– Посмотрим лет через пять, – пробормотал Пабло, с трудом сдерживаясь, чтобы не отшлепать Франсуазу.
Как это она сказала?
«Никогда не создашь ничего выше!»
Надо же, умная тут нашлась!
Своей
Вот Долорес-то ни капли не сомневается: каждая новая работа Пикассо на порядок лучше предыдущей; она верит в это не просто сильно – неистово.
Нет, решительно эти девочки нужны ему рядом обе. Они дополняют друг друга, подчеркивают свои достоинства.
Ничего не поделаешь, им придется все это принять.
А может, они так и не узнают о существовании соперницы?
Конечно, это было бы проще. Но доставило бы меньше удовольствия. А вот настоящая схватка между двумя женщинами, бьющимися за мужчину, может стать отличным сюжетом для картины. Как возбуждает и щекочет нервы подобное зрелище! Здесь есть что писать – ненависть, страсть, напряжение!
Приблизившись к Франсуазе, Пабло взял девушку за подбородок и сказал:
– Мы не должны слишком часто видеться. Если хочешь сохранить глянец на крыльях бабочки, не касайся их. Нельзя злоупотреблять тем, что должно принести свет в мою и твою жизнь. Все прочее в моей жизни обременяет меня и заслоняет свет. Наши отношения представляются мне открывшимся окном. Я хочу, чтобы оно оставалось открытым. Нам надо видеться, но не слишком часто. Когда захочешь встретиться, позвони и скажи [12] .
12
Цитируется по книге Ф. Жило «Моя жизнь с Пикассо».
Пабло уже находился в прихожей, намереваясь подать пальто Франсуазе, когда в дверь вдруг позвонили.
– Тише вы! – закричал он с досадой на оживившихся птиц. – Когда-нибудь я с ума сойду от вашего чириканья!
Но канарейки и неразлучники, заметавшиеся в своих клетках, к истинной причине гнева имели мало отношения.
Конечно же, это уже пришла Долорес. Хотя ей было сказано объявиться вечером, а время теперь еще только обеденное. Примчаться пораньше, сгорая от нетерпения, – очень на нее похоже!
«А ведь с испанки станется вцепиться Франсуазе в волосы, – с опаской подумал Пабло, осторожно открывая двери. В этот миг он особенно жалел, что секретарь, Сабартес, отпущен – и ведь какой отличный был бы щит между двумя женщинами! – Ладно, скажу Долорес, что Франсуаза – просто родственница горничной. И вообще, почему я обязан что-либо объяснять?! И…»
К огромному облегчению художника, на пороге стоял Жиль Рено, агент.
Какая приятная встреча!
Были времена, когда за этими агентами приходилось гоняться по всему Парижу. А потом упрашивать жирных лоснящихся боровов: «Возьмите, пожалуйста, хоть одну мою работу; недорого отдам». Они презрительно кривили рты, и затем, с видом высочайшего одолжения, отсчитывали пару мелких купюр.
Теперь бегать приходится от них.
А впрочем, пускай приходят. Лучше – сразу по несколько человек. Тогда одного можно оставить в гостиной, а второго
Что бы такого придумать, достойного Жиля Рено?..
Предвкушая новое развлечение, Пабло наскоро попрощался с Франсуазой и махнул агенту рукой:
– Давай, проходи скорее. Что ты там топчешься на пороге! Как я рад тебя видеть! Вот не поверишь – сидел и думал: «Когда же придет ко мне мой дорогой Рено, я приготовил только для него пару работок, которые его явно заинтересуют…»
На полном лице агента застыло недоуменное выражение.
– Конечно, месье Пикассо, я сочту за большую честь приобрести ваши работы, – восхищенно выдохнул он. – Вы гениальный мастер, и всякий будет счастлив купить ваши полотна, выставить их в своей галерее. Даже в Париже, несмотря на запреты нацистов, ваша живопись в большом фаворе. И это логично, месье Пикассо.
Пабло закривлялся:
– Месье Пикассо, месье Пикассо! К чему такие церемонии. Ты ли это, мой добрый Жиль? Ты так холоден со мной! Может, мне продать свои работы другому агенту, например Куаре или Маке?.. Но нет, я буду работать только с моим дорогим Рено. Не хмурься, мой лучший агент, давай-ка…
Пикассо ловко сдернул с головы Рено красивую бежевую фетровую шляпу и нахлобучил себе на голову.
– Какая прекрасная шляпа, – Пабло подошел к зеркалу, приосанился. – Замечательная вещица.
– Она от Локке, – Рено улыбался, однако взгляд маленьких темных глазок сделался настороженным. – Согласен, прекрасная шляпа. Только это не ваш размер.
– Да, к сожалению! У меня очень большая (а значит, и умная) голова. В отличие от моего любезного Рено…
Агент быстро сделал вид, что не заметил колкости:
– Если месье будет угодно, я могу сходить к Локке и приобрести шляпу побольше. Мне будет очень приятно сделать такую малость для месье Пикассо.
– О, не стоит так затруднять себя. Все можно исправить намного проще, – Пикассо метнулся к столику, взял нож для разрезания книжных страниц и стал распарывать им швы. – Вот, немного поправим тут и тут… Думаю, подойдет, – снова нацепив покромсанную шляпу на голову, пробормотал Пикассо. Он подошел к зеркалу, прищурился: – Ну и дурацкий же у меня видок в этой шапчонке, ничего не скажешь. Пожалуй, она мне не идет. Жаль, конечно, такой мягкий фетр… С крупным черепом так сложно подобрать себе достойный головной убор!
И он, обернувшись, швырнул шляпу в сторону Рено. К собственному огромному удивлению, растерзанная тряпка спикировала прямо на голову агента.
Рено вмиг стал красный от возмущения, на его лбу выступили крупные капли пота. При этом агент натянуто улыбался, вспоминая, должно быть, обещание продать картину.
О, вы только посмотрите на этого идиота! Ради полотен Пикассо он готов вытерпеть что угодно, любые издевательства!
– Что-то я устал сегодня, – рассмеялся художник, наслаждаясь всей палитрой эмоций Жиля. – А зайди-ка ты ко мне лучше на следующей неделе. Глядишь, и столкуемся!