Алчба под вязами
Шрифт:
Ибен (грубо). А работа? (После паузы, медленно.) Задумался я только после того, как она померла. Я заместо ее работал – стряпал, – тогда-то и понял, что она вынесла, сам выношу, а она и нынче приходит помочь: картошку варить, грудинку жарить, лепешки печь – ее всю сведет, а она приходит, вся скорченная, огонь раздувает да золу выносит, а сама плачет, и глаза у ей красные от дыма да золы, совсем, как у живой. До сих пор она приходит – стоит вечерами вон там у плиты – ненаученная она спать да
Симеон. Она ведь не жалилась.
Ибен. Чересчур устала. Чересчур привыкла к тому, что устала. Вот что он сделал. (Страстно и мстительно.) А я встряну – рано или поздно. Все ему выложу, что тогда не посмел! Во всю глотку заору. Я уж позабочусь, чтобы маманя хоть в могиле отдохнула да поспала!
Снова садится и погружается в задумчивое молчание. Братья смотрят на него со странным, безучастным любопытством.
Питер (после паузы). Сим, а куда, по-твоему, его нелегкая понесла?
Симеон. Кто же его знает. Вырядился он, едет на таратайке, кобыла вычищена, аж лоснится вся, а он знай языком щелкает да кнутом машет. Я хорошо помню. Я только пахать кончал, была весна, май, закат, золото на Западе, а он-то к золоту и поехал. Я как заору: «Ты куда, папаня?», а он у каменной стены чуток замешкался. Глаза евоные гадючьи на закате сверкают, ровно бы он цельный кувшин вылакал. Ухмыльнулся по-ослиному да и говорит: «Смотри, покудова я не возвернусь, не сбегай!»
Питер. Неужто же он знал, что мы в Калифорнию собираемся?
Симеон. Может, и знал. Я стою себе, молчу, а у него вид чудной, вроде бы захворал он. И говорит он: «Цельный день я слухал, как петухи кукарекают да куры квохчут, будь они неладны. Слухал я, как скотина мычит да брыкается, ну и невмоготу мне стало. Сейчас, – говорит, – весна, и погано мне стало, вроде бы я – старая голая орешина, какая только, – говорит, – в печь и годится». И видать, в глазах у меня надежда какая-то мелькнула, потому как он мне говорит, да как еще злобно: «Только не задуряй себе башку и не думай, будто я мертвяк. Я клятву дал до ста лет прожить – и проживу, хотя бы вам, жадюгам этаким, назло! А таперя поеду услыхать, что мне Бог по весне прикажет – так старопрежние пророки делали. А ты ступай паши», – говорит. И поехал, а сам горланит псалом. Я думал, пьяный он, а то бы не пустил его.
Ибен (презрительно). Ты бы не пустил! Да ты его боишься. Он сильнее – внутрях – чем вы оба вместе!
Питер (ехидно). А ты кто – Самсон?
Ибен. А я все сильнее делаюсь. Чую, как сила во мне растет – все растет и растет – меня прямо-таки распирает!
Встает, надевает куртку и шляпу. Братья следят за ним и понемногу начинают ухмыляться. Ибен смущен и старается не смотреть им в глаза.
Ибен. Пойду чуток пройдусь по дороге.
Питер. В деревню?
Симеон. К Минни?
Ибен (вызывающе). Ага!
Питер (издевательски). К
Симеон. Знаем, от чего тебя распирает!
Ибен. Нну… она красивая!
Питер. Двадцать лет красивая!
Симеон. Свежая краска и сорокалетнюю молоденькой телушкой сделает.
Ибен. Да нет ей сорока!
Питер. Стало быть, скоро будет.
Ибен (в отчаянии). А что ты знаешь?
Питер. Все… Сим ее знал… А потом – я…
Симеон. И папаня тебе тоже кое-что может рассказать! Он первый был!
Ибен. То есть как? Он…
Симеон (ухмыляется). Ага! Мы во всем его наследники!
Ибен. Этого еще не хватало! Везде он! Я прямо-таки лопну! (Бешено.) Я ей морду разобью! (Бешено распахивает дверь в задней стене.)
Симеон (подмигивает Питеру и говорит нараспев). Может, и разобьешь… Только ночка-то нынче теплая, красивая – покудова ты дойдешь до нее, так, может, тебе скорее целоваться захочется!
Питер. Так оно и есть!
Оба ржут. Ибен вылетает наружу и хлопает дверью, затем слышно, как хлопает входная дверь. Он появляется из-за угла, становится у ворот и смотрит в небо.
Симеон (смотря ему вслед). Весь в папаню!
Питер. Две капли воды!
Симеон. Пущай собаку собака и сожрет!
Питер. Ага. (После паузы, с вожделением.) А может, через год мы будем в Калифорнии.
Симеон. Ага.
Пауза. Оба зевают.
Пошли-ка спать. (Задувает свечу.)
Симеон и Питер выходят через дверь в задней стене.
Ибен (простирает руки к небу – мятежно). Нну – вон звезда, а он где-то шатается, а я тут, а выше по дороге – Мин, и всё в одну ночь. Целоваться? Ну, так что ж! Она сама, как ночь, такая мягкая и теплая, и мигает, как звезда, а губы у ей теплые, и руки теплые, и пахнет она, ровно теплое вспаханное поле, и такая-то она красивая… Ага! Ей-Богу, она красивая, и плевать я хотел, сколько раз она до меня грешила и с кем грешила, потому как грех мой ничем не хуже никакого прочего!
Быстрыми, широкими шагами Ибен уходит по дороге влево.
Сцена третья
Кромешная предрассветная тьма. Ибен входит слева и идет на ощупь к крыльцу. Он сердито посмеивается и вполголоса ругается.
Ибен. Чертов старый скряга!
Слышно, как он входит в парадную дверь. Пока он идет наверх, все тихо, затем в дверь спальни братьев раздается громкий стук.
Эй, вставайте!