Александр Дюма

Труайя Анри

Безумно гордый, словно только что из объятий первой своей любовницы, он спешил объявить новость женщине, которая, как никто другой, могла за него порадоваться. Нет, не к Лор, матери своего сына, он бежал, размахивая руками и разговаривая сам с собой, и не к Мелани, чьей любовью еще вчера упивался до изнеможения, – он торопился к Мари-Луизе. В его глазах она стояла куда выше всех родительниц детей и дарительниц наслаждений. Нетерпеливо расталкивая прохожих, Дюма еле удерживался от того, чтобы не выкрикнуть им в лицо: «Вы-то не написали „Христину“! Вы-то не идете сейчас из Французского театра! Вас-то не расхваливали наперебой!»

«В своей радостной поспешности, – продолжает мемуарист свой рассказ, – я не мог верно рассчитать расстояние, перепрыгивая через сточную канаву, и плюхался в середину, я не замечал экипажей и бросался под ноги лошадям». [40] Добравшись до предместья Сен-Дени, он обнаружил, что где-то по дороге потерял рукопись, но нисколько не огорчился из-за этого: пьесу-то он знал наизусть!

Человек, едва не задушивший Мари-Луизу объятиями и поцелуями, больше всего походил на веселого

безумца. Мать сразу же встревожило возвращение Александра в неурочный час, когда, по ее разумению, «малышу» следовало сидеть в канцелярии, и он прерывающимся голосом рассказал ей о том, какую величайшую победу только что одержал над актерами Французского театра. Она слушала, прижав руку к сердцу, ослабевшая от смешанной с тревогой надежды. Как всегда, она боялась за их с Александром будущее. Он слишком быстро увлекается. Не будут ли в канцелярии недовольны тем, что он забросил работу ради призрачного театрального блеска?

40

Александр Дюма. Мои мемуары. (Прим. авт.)

– Но что с нами будет, если твоя пьеса провалится, а место ты потеряешь? – простонала она.

– Напишу другую пьесу, которая будет иметь успех! – весело успокоил он ее.

Утешив таким образом мать, Александр вспомнил о том, что комитет, конечно, прекрасно принял «Христину», но для того, чтобы она была принята окончательно, в пьесу следует внести некоторые изменения, после чего ее должен одобрить автор, пользующийся доверием у актеров Дома Мольера. В ту же ночь он восстановил пьесу слово в слово, как была, и переписал ее набело, отшлифовав мельчайшие детали. Результат показался ему безупречным.

Французский театр попросил высказать свое мнение о пяти актах, созданных молодым Дюма, академика Бенуа Пикара, автора посредственных комедий. Александр забеспокоился. «Пикар был не способен понять „Христину“ ни по форме, ни по сути, – напишет он в воспоминаниях. – Я отбивался, как только мог, от третейского суда Пикара». [41] Но комитет с актером Фирменом во главе настаивал на том, чтобы решение непременно осталось за академиком, Фирмен даже предложил Александру сопровождать его, когда он отправится на «экзамен». Дюма долго сопротивлялся, потом сдался и дал согласие представить назначенному арбитру переписанную набело рукопись, свернутую в трубочку и даже перевязанную хорошенькой ленточкой, которую Мари-Луиза выбрала сыну «на счастье».

41

Александр Дюма. Мои мемуары. (Прим. авт.)

Фирмен, как и обещал, отправился к судье вместе с ним. Их принял маленький горбун с пронзительным взглядом и длинным лисьим носом. Неделю спустя они снова пришли к Пикару, на этот раз за ответом. Приговор обрушился, словно нож гильотины: пьеса никуда не годится! Пикар с желчной любезностью посоветовал начинающему собрату бросить литературу и вернуться к занятиям писца. «Если я могу позволить себе дать вам совет, возвращайтесь в контору, дитя мое, возвращайтесь в контору!»

Совершенно ошеломленный и утративший всякую надежду Александр забрал рукопись, испещренную пометками, восклицательными знаками и крестиками на полях. Назавтра же он показал ее Тейлору, которому «Христина» так нравилась раньше. Королевский комиссар был раздосадован тем, насколько мало с ним считаются в его собственном театре, и тут же решил узнать мнение Шарля Нодье: он-то настоящий писатель, способный и чувствовать, и здраво судить! Прочитав пьесу, Шарль Нодье вернул ее с такими словами: «По чести и совести заявляю, что „Христина“ – одно из самых замечательных произведений, какие я прочел за последние двадцать лет». Тейлор торжествовал, и Дюма вместе с ним. «Понимаете, – объяснял Тейлор новичку при новой встрече, – мне это было необходимо для того, чтобы действовать наверняка. Вы будете еще раз читать пьесу в субботу, готовьтесь!»

По окончании повторного чтения перед комитетом Французского театра пьеса была принята единогласно, автора попросили только внести несколько мелких поправок по желанию актера Самсона. После этой окончательной правки пьеса снова была представлена комитету и на этот раз принята без голосования. Теперь оставалось преодолеть последнее препятствие: кордон цензуры.

Александр, состоявший на службе у герцога Орлеанского, который считался либералом, тем самым делался подозрительным в глазах ультрароялистов. Как и следовало ожидать, ответ цензоров, датированный 30 мая, нимало не обнадеживал: несмотря на то что в пьесе есть несколько удачных сцен, говорилось там, в ней «много погрешностей, которых легко было избежать». Заключение: «два последних акта следует переработать». На этот раз сам герцог Орлеанский почувствовал себя задетым нелестными высказываниями привередливых господ цензоров. В конце концов это к «его» человеку мелочно придираются из-за пустяков. И он поручил Бровалю заступиться за Дюма перед графом Мартиньяком. Александр, со своей стороны, счел необходимым написать этому высокопоставленному лицу письмо с заверениями в совершеннейшей своей преданности, а заодно и напомнить о заслугах отца: «Я – сын генерала Александра Дюма, мне двадцать пять лет, [42] произведение, которое сейчас находится в ваших руках, стало бы первой моей пьесой, сыгранной во Французском театре. У моей матери не было ни состояния, ни пенсии, когда герцог Орлеанский дал мне место в своей канцелярии; с тех пор мы с матушкой живем на мое жалованье. […] Если ваше превосходительство даст себе труд прочесть мою драму „Христина“, вы заметите, что нигде в ней я не стремился к успеху, на что-то намекая. […] Напротив, я неизменно добивался воздействия

при помощи самого сюжета, который ни на миг не отступает от Истории».

42

Он убавил себе год. (Прим. авт.)

Что помогло – поддержка Броваля? Речь Александра в свою защиту? То и другое одновременно? Как бы там ни было, 13 июня 1828 года на пьесе была поставлена виза, и сразу после этого ее начали репетировать. Роль Христины получила мадемуазель Марс, Мональдески – Фирмен. К сожалению, настроения актеров так же непредсказуемы, как и у цензоров. Мадемуазель Марс, прославившаяся своими капризами, попросила изменить те реплики, на которых она запиналась, а поскольку Александр отказался уступить ее требованиям, актриса сослалась на внезапное недомогание, стала пропускать репетиции, а потом заявила, что на все лето берет отпуск по болезни. Глядя на нее, и другие актеры начали задаваться вопросом о психологическом «смысле» своих персонажей и требовать поправок в тексте.

И тут 4 августа Французский театр внезапно принимает к постановке другую «Христину, королеву Швеции» – принадлежащую перу Луи Бро, бывшего префекта и близкого друга герцога Деказа. Роль Христины отдали мадемуазель Вальмонзе, любовнице Эвариста Дюмулена, грозного издателя газеты «Le Constitutionnel». Последний потребовал, чтобы «Христину» Луи Бро поставили раньше, чем пьесу Дюма. Как можно ответить отказом на просьбу короля прессы, высказанную в форме ультиматума? Александр неохотно уступил свою очередь. Ему пообещали при первой же возможности возобновить репетиции, но он уже не верил в чудеса и с тоской провожал взглядом свою «Христину», ссылаемую в катакомбы – к бесчисленным незавершенным проектам театра. И не успел он проститься со своей шведской мечтой, как Фредерик Сулье сумел заинтересовать «Одеон» третьей «Христиной» – своей собственной. А вот это Александра не очень огорчило. Более того, к тому времени ему стало казаться, что Французский театр, отклонив его пьесу, не только ничего у него не отнял, а напротив, оказал ему услугу. С некоторых пор драматург усомнился в достоинствах своей «Христины». Да, думал он, как она ни хороша, ей не по силам встряхнуть вялую французскую публику. Этой пресыщенной толпе требуется драма одновременно политическая и любовная, театральное подобие картин Делакруа. Но где найти сюжет достаточно новый, достаточно волнующий, достаточно сильный для того, чтобы заставить весь мир ему аплодировать? Может быть, надо полистать исторические сочинения?

Александра удручало его собственное невежество. Как он жалел теперь о часах, потраченных на браконьерство, – лучше было в это время рыться в библиотеках! Не пришлось бы сегодня наверстывать упущенное. Что лучше? Читать или выдумывать? На его взгляд, одно без другого существовать не могло. Разве не самое лучшее время в работе над пьесой или книгой то, когда автор выдумывает приключения своего героя, но пока еще не должен их описывать? Вот тогда-то он получает полную свободу, а в результате его ждет верный успех! Увлеченный этим миражом, Александр готов был поверить, что правильно поступил, согласившись отложить на неопределенный срок постановку «Христины»: благодаря этому у него появится возможность громко заявить о себе драмой, ни одной строки которой еще не написано, но которая, несомненно, будет верхом совершенства.

Глава VIII

«Генрих III и его двор»

Как-то раз Александр, истомившись в своей пале-рояльской каморке, решил подняться на тот этаж, где занимались счетоводством; поиски сюжета для драмы к этому времени продолжались уже не первый день, и он намеревался поговорить о своих литературных, а заодно и прочих заботах с Амеде де Ла Понсом. Но Ла Понса на месте не застал – тот, не более усердный служащий, чем сам Александр, вышел погулять. А на его столе осталась толстая книга, раскрытая на девяносто пятой странице: «История Франции» Луи Пьера Анкетиля. Александр машинально взял ее в руки и пробежал глазами несколько строк: перед ним был рассказ о трагической любви одного из «миньонов», фаворитов Генриха III, Сен-Мегрена, и Екатерины Клевской, жены герцога де Гиза. Запутанная интрига, сплетенная под знаками страсти, коварства, кинжала и яда. Исторические сведения только разожгли его любопытство, и он пообещал себе при первом же удобном случае проверить их и узнать обо всем этом поподробнее. Пришлось снова обратиться за помощью к «Всеобщей биографии»: настоящая сокровищница для человека, который мается в поисках вдохновения! Здесь он нашел ссылку на мемуары Пьера д’Этуаля и, продолжая свои изыскания, попросил всезнающего господина Вильнава одолжить ему эту редчайшую книгу, которая, на счастье молодого автора, обнаружилась в библиотеке ученого. Старался не зря! В ней-то Дюма и прочел о том, каким образом герцог де Гиз покарал неверную жену, приказав убить ее любовника, Поля де Сен-Мегрена. С этим эпизодом перекликался еще один, похожий – история Бюсси д’Амбуаза, убитого другим обманутым мужем, господином де Монсоро. Жестокие нравы того времени подстегнули воображение Александра. Стремясь побольше разузнать о прихотях двора Генриха III, он по совету все того же Вильнава прочел блестящие и язвительные сочинения Агриппы д’Обинье и «Остров гермафродитов», анонимный памфлет, бичующий гомосексуальные отношения короля с его фаворитами. Пряный душок, исходивший от этого королевского двора, щекотал ноздри Дюма. Он так и видел перед собой и красавца фаворита – нарядного, дерзкого, изнеженного, вспыльчивого, и Генриха III – слабого, инфантильного, капризного и непоследовательного, и его мать, властную и суеверную интриганку Екатерину Медичи, обожающую сына и готовую все ему простить, лишь бы он предоставил ей править королевством, укрывшись за его спиной. С каждым днем эти призраки все отчетливее представлялись его разгоряченному уму. Он увез их с собой в Вилле-Котре, куда отправился к открытию охоты, и между двумя походами в лес рассказал их историю давним друзьям. Те слушали с интересом, а сам он, пока говорил, внезапно осознал, что, еще не успев взять в руки перо, сочинил всю драму до мельчайших ее подробностей.