Александр Грин
Шрифт:
Последнее есть камешек в огород абстракционизма, но при этом замечательно, что Грин не просто его отрицает – не нравится, и все тут, – а подводит под это отрицание определенную основу. Впрочем, как мы увидим в «Фанданго», Грин и Левитана не жаловал. Часто говорят о том, что Грин противопоставлял урбанистическую цивилизацию и природу. Это очень верное замечание, тем более что оно позволяет рассматривать Грина не как «иностранца» в русской литературе, а видеть в его творчестве проявление общих, присущих литературе начала века черт. Но мысль эта нуждается в уточнении. Конфликт цивилизации и природы встречается у многих авторов рубежа веков – у позднего Льва Толстого (да и у раннего – в «Казаках»), Пришвина, Клюева, Есенина, но для них антитезой городу выступает либо действительно природа как таковая, либо уходящий мир деревни.
На младенца-березку, НаТак о гибели «избяной Руси» под натиском города писал Клюев. Схожие интонации можно найти и у Есенина в «Сорокоусте»:
Видели ли вы, Как бежит по степям, В туманах озерных кроясь, Железной ноздрей храпя, На лапах чугунный поезд? А за ним По большой траве, Как на празднике отчаянных гонок, Тонкие ноги закидывая к голове, Скачет красногривый жеребенок? Милый, милый, смешной дуралей, Ну куда он, куда он гонится? Неужель он не знает, что живых коней Победила стальная конница?В сущности, вся проза Грина есть протест против этой победы механического начала (равно как и против бесплодных мечтаний символистов о неведомых мирах). Но он не просто оплакивает уходящую натуру, а моделирует такую ситуацию и такую реальность, при которой история идет по другому пути. Можно спорить о том, как это назвать – фантастикой, романтизмом, инфантилизмом, – но если у Есенина и Клюева речь шла именно о столкновении двух реально существующих миров, двух социумов, к одному из которых принадлежат или принадлежали эти поэты, то Грин ни к одному из этих сообществ не принадлежал или по крайней мере свою принадлежность к ним не признавал. Для него в прошлом России нет ничего, за что можно было бы уцепиться и противопоставить настоящему – вероятно, поэтому свою утопию он искал не в русской деревне, не в расколе, не в опрощении или уходе в народ, а в выдуманном тридевятом государстве. Но даже оно не самоцель. Грину важен по большому счету человек и только человек вне его связи с историей, национальностью, богатством или бедностью, религией и политическими убеждениями. Грин как бы абстрагирует, очищает своих героев от этих наслоений и стерилизует свой мир, потому что так человек ему лучше виден.
Человек был его религией, но для Грина он – гораздо большее, чем горьковская формула «Человек – это звучит гордо», иронически обыгрываемая в рассказе «Фанданго» («Держа в кармане тридцать рублей, каждый понимал, что „человек – это звучит гордо“»). Человек для Грина – великая тайна. Отрицая или скептически относясь к потустороннему миру как таковому («Занимаюсь спиритизмом, причем от скуки; выстукивал разные похабные слова», – писал он Куприну [336] ), Грин очень внимателен к миру человеческой души, ее необъяснимым проявлениям и возможностям, и провести границу между писательским вымыслом и фактом довольно трудно. В рассказе «Загадка предвиденной смерти», герой которого приговорен к казни на плахе и последние дни своей жизни думает только об одном – топоре и шее, пограничная ситуация написана настолько убедительно, что, кажется, автор вселился, как дух, в своего протагониста и не хочет либо не может быть оттуда изгнанным. О необъяснимых свойствах человеческой психики идет речь в рассказе «Убийство в рыбной лавке», герой которого совершает убийство, подчиняясь зову бессознательного, или в рассказе «Днем и ночью», где загипнотизированный туземцами офицер колониальной армии убивает своих солдат, и примечательно, что во всех трех новеллах финал одинаков – смерть.
336
РГАЛИ. Ф. 240. Оп. 1. Ед. хр. 158.
Пяти человеческих чувств Грину мало. Мало и шести, если подразумевать под последним то, о котором писал Гумилев. Скорее тут есть что-то от шекспировского «Есть многое на свете, друг Гораций, что и не снилось нашим мудрецам».
Нечто сверхъестественное, экстрасенсорное, парапсихологическое, как мы сказали
337
РГАЛИ. Ф. 127. Оп. 2. Ед. хр. 18.
Николай Вержбицкий приводит свой пример одержимости в сознании Грина, с возможно подобными сверхъестественными способностями связанной, причем здесь все, как и в рассказах, заканчивается смертью: «Он любил девушку, и она отвечала ему большим чувством. Как-то вечером, когда он был совершенно один, среди полной тишины, она совершенно ясно сказала ему, как бы на ухо, несколько раз одно только слово: „Прощай!“ Можно было с полной несомненностью различить тембр ее голоса и даже легкую картавость при произнесении буквы „р“.
Грин записал час и минуты. На другой день утром послал телеграмму. Ему ответили, что девушка скончалась накануне вечером во время сердечного припадка». [338]
Вержбицкий верит или делает вид, что все именно так и было, Владимир Сандлер в своем комментарии к этому эпизоду рассудительно эту версию опровергает, утверждая, что «весь этот эпизод выдуман Грином», который «писал в то время рассказ „Голоса и звуки“, сюжетно очень напоминающий рассказанную историю, и хотел на слушателе „проверить“ органичность своей выдумки». [339]
338
Воспоминания об Александре Грине. С. 225.
339
Там же. С. 583.
Правы оба. Разумеется, Грин сочинил историю про умершую девушку. Разумеется, сочинил не просто так, а потому, что писал рассказ. Но Грин не был бы Грином, если бы сам не поверил в свою выдумку. В этом смысле он был действительно дитя или же должен был вогнать себя в некий творческий экстаз, без которого не мог писать, должен был сам пережить то, что происходит с его героями. Граница между мирами – реальным и воображаемым – проходила в опасной близости от его рассудка.
Это особенно хорошо видно все в том же «Сером автомобиле», где определить степень психического расстройства героя и отделить его позицию от авторской гораздо сложнее, чем в «Канате». Как точно подмечено в книге Вадима Ковского, у Грина были произведения первой степени сложности («Алые паруса», «Сердце пустыни») и второй («Крысолов», «Фанданго», «Дорога никуда»). [340] К последним можно отнести и «Серый автомобиль».
340
Ковский В. Е.Романтический мир Александра Грина. С. 143–144.
Но прежде чем перейти к этому рассказу, следует сказать еще об одной доселе никому из гриноведов неизвестной мистификации Грина, напрямую связанной с историей создания «Серого автомобиля». Об этой мистификации совсем недавно написала в газете «Смена» питерская журналистка Марина Мелкая: «В нашем городе живет женщина. Ей 93 года, но у нее разумная речь и ясный взгляд. А в 1923 году Ольге Ивановне Емельяновой было 13. Она уверена, что в декабре того далекого от нас года ее встретил писатель Грин. Тот самый, автор „Алых парусов“. Встретил при чрезвычайно удивительных обстоятельствах…
– Представьте – мне 13 лет. Я приехала с Урала, дома оставила мать с восемью братьями и сестрами мал мала меньше, отец-агроном умер за месяц до моего отъезда от скоротечной чахотки. Мы обменяли почти всю мебель и даже одежду на еду и все равно голодали. Ничего не оставалось, как только послать меня, старшую, в Петроград. Если ничего не заработаю, так хоть на шее висеть не буду… Я приехала в ноябре, без пальто, вместо него – шерстяной цыганский платок, драный, но громадный. На ногах – деревянные чеботы, точно как у Золушки… Но я была совершенно уверена: „Я – красивая! Значит, не пропаду!“ При этом никаких дурных мыслей и в помине не имела! Просто такое очень юное ощущение счастья от собственного отражения в карманном зеркальце…