Александр I
Шрифт:
И тут же Муравьев начинает подробно — очень подробно — слишком подробно — пересказывать сюжет жития Варлаама и обращенного им царевича Иоасафа, — день церковного поминовения которых стал последним днем царской жизни Александра I Павловича. (Житие, составителем которого был святой Иоанн Дамаскин, Муравьеву подарил тогдашний валаамский игумен отец Варлаам.)
«Тщетно вельможи и народ умоляли его оставаться на престоле. Влекомый жаждою уединения, он избрал им достойного Царя, и сам устремился к иным подвигам. Плачущий народ весь день следовал за ним по пути к пустыне, но с солнечным закатом исчез навеки от него Иоасаф. Долго скитаясь по безлюдным местам, открыл он наконец вертеп наставника своего Варлаама, и одною молитвою потекла жизнь обоих, доколе
Точка.
И в следующем же абзаце, без всякого перехода, Муравьев заводит речь об Александре I:
«Размышляя о великом отречении Иоасафа, я воротился от Игумена в те самые келий, где другой царственный искатель уединения приходил на время облегчить душу, обремененную мирским величием. Здесь в Августе 1818 (1819. — А. А.) года, благочестивый Император Александр два дня удивлял своим смирением самых отшельников Валаама. Оставив в Сердоболе свиту, с одним лишь человеком приплыл он вечером в монастырь. Братия, созванная по звуку колокола, уже нашла Государя на паперти церковной. Несмотря на поздний свой приезд, ранее всех поспешил он к утрени в собор и смиренно стал между иноками, отказавшись от царского места. Исполненный благочестивого любопытства, пожелал он лично видеть пустынные подвиги отшельников, посетил все их келий, с иными беседовал, с другими молился, и утешенный духовным состоянием обители, щедро наделил ее своими милостями. Игумен Иоанафан впоследствии имел всегда свободный вход в царские покои. Память кроткого монарха священна Валааму».
Читаем — и останавливаемся в недоумении.
Носитель риторической традиции, Муравьев понимает — не может не понимать! — что он делает. Не может не догадываться, что рассказ о посещении Валаама Александром I сам собою встраивается в контекст чересчур подробно изложенного жития.
Что фраза об игумене Иоанафане, всегда имевшем доступ в покои Александра, немедленно рождает мысль о старце Варлааме, получившем доступ в покои царевича Иоасафа.
Что без всякого усилия, сам собою, в читательском сознании перекидывается мостик к стихотворной истории о шведском короле, спасшем душу на Валааме.
Проверяем себя: не происходит ли с нами то же, что со сторонниками версии Хромова, которые подставляли конечный «монарший» вывод в размышления о самых рядовых эпизодах жизни старца Феодора Козьмича и превращали эти эпизоды в набор намеков на известные всем события?
Или все-таки Муравьев отнюдь не бесхитростен и указывает на странные, ему одному известные обстоятельства?
Тогда кому он на них указывает? На дворе ведь не конец 1860-х, а начало 1840-х; о старце Феодоре Козьмиче знают только его конвоиры и его односельчане, а слухи об исчезновении Александра давным-давно преданы забвению.
Или он, подобно пушкинскому Пимену, адресует свое послание потомкам через голову современников: догадайся, кто сможет?
Нет у нас ответа. И ни у кого нет. Но умолчать не можем. Потому что — могло быть.
А было ли? Кто знает. Для России — лучше бы не было. А для самого Александра? Ни жив, ни умер, не отрекался, не предал, не сохранил, не потерял… страшно и подумать о такой перспективе.
Вот чего не хотел заметить Толстой, жизнь положивший на очищение религии от религиозности, на промывку мистического содержания жизни до прозрачности обыденного события. Тем меньше могли разобраться в природе царской власти современники и потомки великого писателя. Авторитет Толстого заменил им глубину личного понимания. Одни умиляются романтичностью предания, другие разоблачают несостоятельность легенды — и никто не посягает на саму романтичность. Между тем она-то и есть единственное, что здесь безусловно отсутствует.
В отличие от своих подданных это, кажется, ясно осознал последний русский царь, Николай II, который — как было уже сказано —
Решение Николая II, принятое в грозовой промежуток между русской революцией 1905-го и мировой войной 1914 годов, свидетельствует о детальной продуманности всех потенциальных трагических следствий «версии Хромова», с которыми несравнимы даже кровавые дворцовые заговоры XVIII века, совершавшиеся в большинстве своем до принятия павловского закона о престолонаследии. Если Александр действительно бежал в 1825 году из Таганрога, то юридическая, политическая, нравственная система русской монархии, олицетворяемой Домом Романовых, дает трещину именно как целое. Небезупречно легитимными оказываются все последующие престолонаследники, ибо они в принципе могут быть сочтены не более чем местоблюстителями престола — до возвращения прежнего царя. Или — до лишения его царского сана, развенчания. Понятно, к чему это могло привести в предреволюционной ситуации.
Последний из русских царей помогает нам понять то, мимо чего, отправившись вослед русскому писателю, прошли русские историки. Что — скончался ли Александр I в Таганроге или нет — в любом случае александровское царствование завершилось 19 ноября 1825 года, ибо как монарх Александр Павлович несомненно в этот день умер. Физически или метафизически — для понимания той эпохи как события политического и ее исторической оценки не так уж и важно — ибо свет, исходящий от личности Феодора Козьмича, не рассеивает темные стороны александровского правления. И в любом случае босиком по сибирскому снегу в толпе арестантов шел не русский самодержец, а частный человек, ищущий спасения. Носил ли он в своей «прошлой» жизни имя Александра Павловича Романова или не носил, этого мы с «последней» достоверностью не знаем. И вряд ли узнаем когда-нибудь. Что не мешает допускать (или — подобно автору настоящей книги — исключать) такую возможность.
Вставной сюжет. САМОЗВАНЕЦ ПОСЛЕ САМОЗВАНСТВА
В 1877 году Генеральный консул России Константин Васильевич Клейменов узнал, что на вверенной его консульскому попечению территории проживает Prince Alexander Tzar. Сей Prince рассказывал о себе, что рос он в Сибири, что отцом его был русский Государь Александр Павлович, скрывавшийся в Сибири под именем Федора Кузьмича.
Самозванец сей, по признанию Клейменова, был, несомненно, еврей; на острове Ява он женился на дочери богатого голландского плантатора. Очевидно, плантатор был рад породниться с человеком царской крови.
В доказательство своего высокого происхождения Prince показывал всем посетителям своей загородной виллы золотую саблю, усыпанную изумрудами.
Правда, иногда он очень нуждался и закладывал саблю в сингапурский ломбард.
Консул был хорошим чиновником. Он сделал все, чтобы открыть местной публике глаза. Но публика предпочитала держать глаза закрытыми, принимая самозванца за высокое лицо.
САМОЗВАНСТВО БЕЗ САМОЗВАНЦА
Теперь подойдем к проблеме с другой стороны — со стороны самого старца Феодора Козьмича.
Понять правительственных чиновников, разбиравших челобитную Хромова и не давших ей ход, можно.
Заявитель прибыл из Сибири, перенасыщенной каторжными и ссыльными монархами. В конце XVIII века только ленивый не выдавал себя за Петра III Феодоровича; в XIX пришла пора отца, братьев и сестер Александра Павловича. Незадолго до появления Феодора Козьмича в Сибири, в 1833 году, под Иркутском, после молитвы у мощей святого Иннокентия объявилась Мария Павловна, велевшая народу поминать за здравие брата ее Михаила Павловича. Митрополиту Серафиму (Глаголевскому) тогда же было отправлено ее письмо: