Александр I
Шрифт:
– Ваше благородие, – тихо шепнул Щетина своему «барину».
Зарницкий шёл печально, опустив голову, и не слыхал зова своего слуги; думы, одна другой мрачнее, не давали ему покоя.
– Ваше благородие! – повторил денщик.
– Ну, что ты?
– Стало быть, ваше благородие, мы в плен попали.
– Попали, брат Щетина, – со вздохом ответил Пётр Петрович.
– Нехорошо, ваше благородие!
– Что хорошего! Хуже смерти.
– А вы, ваше благородие, не отчаивайтесь, можно побег учинить, – таинственно сообщил Щетина.
– Побег –
– Убежим, ваше благородие, надо только время выждать.
– Ну, станем ждать.
– Император, император! – заволновались вдруг конвойные, завидя Наполеона, ехавшего навстречу пленным.
– Кто из вас старший? – останавливая лошадь, спросил Наполеон у пленных.
Старшим по чину в этой партии пленных был ротмистр Зарницкий; он выступил вперёд.
– Кто вы? – в упор смотря на ротмистра, спросил Наполеон.
Зарницкий назвал свой чин и полк, в котором служил.
– Знаю, слышал. Ваш полк честно исполнил свой долг, а вы, господин ротмистр, оказывали чудеса храбрости. Я слышал.
– Я дорожу похвалою великого полководца, – вежливо ответил Зарницкий, кланяясь Наполеону.
– Вы заслужили, господин ротмистр, гораздо большего!
Наполеон приказал отвести пленных на бивуаки и позаботиться о них: устроить им ночлег, перевязать раненых.
Приказание было в точности выполнено; раненых повели в шалаши, выстроенные при главной квартире Наполеона. Французы очень радушно приняли наших. Ротмистра Зарницкого с его денщиком поместили в отдельном шалаше, где поставили походную кровать, стол и стул. Зарницкому перевязали рану. Измученный и голодный, он, исправно поужинав, выпил добрую порцию вина и, повалившись на кровать, скоро заснул богатырским сном.
Щетина не спал, он обдумывал план побега. Он вышел из шалаша, но сейчас же вернулся: около шалаша стоял на карауле французский солдат с ружьём на плече.
«Ведь ишь, дьявол, всё «маршует». Прихлопнул бы его, да как? Пожалуй, хуже будет: из шалаша-то убежишь, а у цепи попадёшься, ни за что пристрелят тебя», – рассуждал Щетина.
Полночь. В главной квартире императора погасили все огни; всё давно спало, только караульные мерно расхаживали каждый на своём посту. Едва пробило полночь, как солдат, стоявший у шалаша Зарницкого, ушёл спать. К русским пленным французы относились нестрого: не было особенно сильного надзора, потому что они были уверены, что уйти пленным трудно. Да и куда бы они ушли в холодное зимнее время, не зная дороги? Если бы кто и убежал из плена, он рисковал замёрзнуть, заблудиться и попасть снова в руки неприятеля.
Щетина вышел из шалаша и осмотрелся кругом. Ни души; тишина как в могиле.
«Вот когда убежать-то надо», – подумал денщик; он поспешил в шалаш и стал будить крепко спавшего ротмистра.
– Ваше благородие, а ваше благородие! Ведь ишь спит – пушкою не разбудишь.
Зарницкий не просыпался.
– Эко горе! Никак его не разбудишь. Да проснись! Говорят тебе! –
– Ты что! Или время на парад? – спросил Зарницкий, протирая глаза. Благодетельный сон перенёс его снова к себе на квартиру, в Петербург, и он совершенно забыл печальную обстановку, в которой находился теперь.
– Какой там парад! Бежать надо.
– Как бежать, куда? зачем?
– Эх, ваше благородие! Да вы проснитесь, – с укоризною сказал Щетина.
– Ах да, мы в плену! – К Зарницкому вернулась память, и незавидная действительность вырисовалась со всею яркостью.
– Надо бежать – благо время подходящее, – снова напомнил Щетина.
– А часовой? – спросил Зарницкий.
– Ушёл. Кругом ни души не видно.
– Ты говоришь, часового нет?
– Да, ушёл! Бежим, ваше благородие!
– А как попадёмся, расстреляют.
– Не попадёмся, ведь глухая полночь, все спят.
– Стыдно мне, Щетина! Русскому офицеру бежать из плена! Если хочешь, беги, а я останусь.
– Эх, ваше благородие, что за стыд – убежать из плена? Стыд, когда вы знаете, что наши бьются с врагом, а вы тут в плену ничего не делаете, службы не несёте, – а служба ваша нужна батюшке-царю и родной земле! – с жаром говорил старик.
– А ведь ты прав, Щетина! Ей-богу, прав! При нужде чего не делают. Бежим!
– Вот и давно бы так! – обрадовался Щетина.
– Воля, брат, дороже всего на свете!
– Известно, так, ваше благородие!
– А если нападут на нас французы, нам даже защищаться нечем.
– А кулаками, ваше благородие.
– Молодец, Щетина!
– Рад стараться, ваше благородие!
Зарницкий и Щетина тихо вышли из шалаша и стали пробираться к опушке видневшегося леса.
Ночь была морозная. Порывистый ветер бушевал в поле, вихрем кружил снег и хлестал прямо в лицо беглецам.
– Ну и мороз! – сказал Пётр Петрович.
– А у нас, в России, много холоднее, ваше благородие, – ответил Щетина. – Только бы нам до леса добраться, – добавил он.
– А что же в лесу – то?
– Там место безопасное.
– Ох, Щетина, замёрзнем мы или под вражью пулю угодим.
Ротмистр и денщик подошли почти к самой цепи; стали уже видны неприятельские солдаты, но благодаря счастливому случаю французы не заметили беглецов. Зарницкий и Щетина очутились за цепью; лес от них был в нескольких шагах.
– Фу! Теперь можно вздохнуть! Опасность миновала! Мы на свободе, – весело проговорил ротмистр.
Они вошли в лес; снегу в лесу было мало – высокие сосны и ели стояли зелёными. Они шли быстро по узкой лесной дороге.
– Куда идёт эта дорога? – спросил Зарницкий.
– А кто её знает, ваше благородие!
– Может, к жилью.
– Может, и к жилью.
Предположение Зарницкого оправдалось: дорога шла к жилью, и, пройдя несколько, наши беглецы очутились около небольшого чистого домика, в котором жил лесничий с двумя своими помощниками.