Александр Македонский
Шрифт:
Национальное возрождение и македонскую гегемонию можно было бы совместить с самостоятельностью отдельных полисов, если бы объединяющая их великая идея новой войны против персов подняла их на совместные действия. Перед Исократом вырисовывались картины грандиозного похода и блестящей победы. Разве в завоевании новых земель не заинтересованы все эти наемники и изгнанники? Разве не следовало ради этого завоевать не только Малую Азию, но и всю Персидскую империю? Последнее, конечно, было столь дерзким замыслом, что даже Аристотель призывал проявлять осторожность в этом вопросе. Несомненно, высказывания Исократа обсуждались не только в Элладе, но и в Македонии.
Когда Филипп одержал победу при Херонее и стал гегемоном всей Эллады, на первый план выдвинулось (с точки зрения македонян) укрепление наспех сколоченной Балканской империи. Войну с Персией следовало отодвинуть в интересах империи
Предложение Филиппа о военном союзе с греками сразу же привело к распространению слухов о возможной войне против Персии. После учреждения синедриона Филипп сам внес такое предложение и мотивировал необходимость вступления в войну. Причиной войны не следует считать военный конфликт Македонии с Персией, в который она была вовлечена со времени боев за Перинф. Ведь между панэллинским союзом и Македонской державой, невзирая на личную унию, не был заключен договор о симмахии. Объяснять причину похода только тривиальными захватническими намерениями также нельзя. Успеху похода должны были способствовать религиозные мотивы: возмездие за разрушение святилищ богов, совершенное персами в 480 г. до н. э. Это подходило Филиппу, разыгрывавшему роль блюстителя священных прав, которую он играл еще в Фокидскую войну. Таким образом, религиозные мотивы были созвучны идее Персидской войны. Ведь еще в те времена македоняне шли вместе с греками против персов. Македоняне поклонялись тем же богам, что и греки, и, таким образом, повод для войны даже сближал два народа. В этом, как нам кажется, заключалась психологическая тонкость мотивировки похода, предложенной Филиппом.
Как и следовало ожидать, Коринфский союз согласился с Филиппом и вынес решение об объявлении войны. Более того, он назначил гегемона Филиппа стратегом-автократором [19] этого похода, т. е. ему вручили полномочия, далеко выходящие за рамки чисто военного руководства, и предоставили свободу судебных и внешнеполитических решений, которые в иных обстоятельствах находились в ведении синедриона. Это, впрочем, и не могло быть иначе, ибо Филипп как царь македонян и так принимал самостоятельные решения. Таким образом, устранялось ложное положение, при котором Филипп как царь обладал неограниченной властью, а как гегемон должен был согласовывать свои решения с синедрионом. В конечном счете греки развязали руки полководцу, считая, что дело идет не о внутригреческих делах, а о покорении чужой державы.
19
Автократор (греч.) — единоличный правитель.
Для Филиппа была характерна быстрота действий. Он не медлил, нападая на греков, и так же стремительно выступил против персов. Македоняне (не говоря уже о греческом ополчении) не были еще вооружены, а Филипп весной 336 г. до н. э. уже перебросил авангард из 10000 воинов под командованием Аттала и верного Пармениона через Геллеспонт, чтобы начать захват ионийских берегов.
Македонский царь давно втайне завербовал себе здесь союзников и друзей, например Гермия, который, правда, к тому времени уже успел пасть жертвой мести персов. Стремительность Филиппа была вызвана, естественно, не желанием поддержать своих тайных сторонников, а стремлением укрепить дух колеблющихся греков. Теперь они считали предателем того, кто преклонялся
В 337 г. до н. э. был заключен союз и объявлена война. Год спустя Парменион начал наступление. Но сам Филипп не успел отправиться в поход во главе объединенного войска эллинов и македонян: его поразил кинжал мстителя. Таким образом, царю не удалось осуществить свои планы. И все же наша оценка его исторической роли определяется в основном целями этой войны. Поэтому, невзирая на многочисленные трудности, постараемся выяснить намерения и замыслы Филиппа, связанные с войной против персов.
Непосредственной целью войны следует считать освобождение западноанатолийских прибрежных городов. В геополитическом отношении это означало включение их в границы Эгейского бассейна. Вековой опыт учил, что закрепление на прибрежной полосе требовало овладения плацдармом на материке, т. е., для того чтобы освободить Ионию, необходимо было завоевать Малую Азию вплоть до Тавра. Это не только соответствовало программе-минимум Исократа [20] , но и должно было прийти в голову Филиппу по ряду других соображений. Ведь Малая Азия по своему географическому положению была необходимым дополнением к Балканам и Эгеиде: она вполне подходила для размещения избыточного населения Греции и Македонии. Таким образом можно было решить социальные проблемы перенаселенности и устройства изгнанников. Малая Азия благодаря своим размерам могла быть полностью эллинизирована.
20
Isokrates. Phil., 120 и сл.
Если план Филиппа завоевания Анатолийского полуострова не подлежит сомнению, то вопрос о захвате Сирии и Египта следует считать открытым. Однако можно предположить, что эти страны могли стать легкой добычей Филиппа или кого-либо из его наследников, так как они сами по себе склонны были искать культурного сближения с Западом и развивались в том же направлении.
Важнее всего, впрочем, то, что Филипп в своих замыслах никогда не выходил за пределы Средиземноморского ареала и планы захвата всей Персидской державы ему были чужды. Подобная цель была непосильна для греко-македонского союза хотя бы потому, что центр новой империи сместился бы на восток, далеко от Македонии. Это ни в коей мере не пошло бы на пользу ее жителям, а скорее повредило бы им. Филипп на протяжении всего правления был представителем не только македонян, но и подчинившихся ему эллинов. Проявляя всегда умеренность и сдержанность, он вряд ли когда-нибудь отходил от своих принципов. Именно по этой причине Парменион и его друзья утверждали, что Филипп не простирал своих планов дальше Тавра или Евфрата.
Поэтому Филипп, вдохновитель Персидской войны, остается для нас такой же творческой личностью, каким он нам представляется как основатель Балканской державы и греческий гегемон, создатель основ македонско-эллинской общности.
Отец и сын редко бывают одинаково одаренными. Однако Филипп и Александр и как правители, и как полководцы оказались в одинаковой степени на высоте. И тем не менее Александр во многом не походил на своего отца. Способности Александра проявились совершенно иначе, и его стремления были другими. Между отцом и сыном лежала глубокая пропасть. Выяснить сущность их различий — задача весьма заманчивая.
Аргеады — племенные цари и полководцы — были тесно связаны корнями с патриархальными обычаями. Филипп сохранял верность обычаям предков и, как бы высоко ни подняла его судьба, никогда не порывал унаследованных от предков связей. Все, к чему он стремился, не выходило за рамки традиционных понятий. Так же обстояло дело и с гегемонией над эллинами, которой добивались еще Александр I и Архелай.
Таким образом, Филипп оставался выразителем народных устремлений, что нашло свое выражение в объединении сил македонян и эллинов. Поэтому мы можем рассматривать его как слугу македонско-эллинского симбиоза, начало которому было положено много столетий назад. То, чего достиг Филипп, неизбежно должно было свершиться, и те проблемы, которые он решал, встали перед македонянами одновременно с его вступлением на престол. В силу этого Филипп никоим образом не опережал хода времени; он был жнецом уже давно созревшей жатвы. Вот почему македонский царь не выходил за рамки традиции, а его этика и логика соответствовали требованиям и возможностям его времени. Величие Филиппа заключалось в том, что он никогда не стремился обогнать свое время, не вел азартной игры с невозможным и не ставил перед собой неразрешимых задач.